Михаил Каштанов - Союз нерушимый...

Над поляной, на которой в свободных позах расположились бойцы отряда, внимательно слушавшие лектора, выступавшего с маленькой самодельной трибуны, взлетел лес рук. Подсознательно Слащев опасался другой реакции — он еще не забыл, какой скукой и тягомотиной были в 'то' время политзанятия. Единственной их пользой была возможность поспать под монотонное бубнение замполита. Хотя он и отдавал себе отчет в том, что постоянно сравнивает своих теперешних современников с 'тогдашними'. Пора было уже, и привыкнуть, за столько лет, но сравнения возникали постоянно. И сравнения эти были далеко не в пользу тех, будущих современников. Те, будущие, уже потеряли всё, что могли и не интересовались ничем, кроме собственного сортира. А нынешние его современники, сограждане и сотоварищи строили свою страну. Свою, черт возьми! Сами. И было бы странно видеть их равнодушие к вопросам, от которых в конечном итоге зависело, как будут жить они и их потомки.

Почти вплотную к трибуне расположился 'крупнокалиберный' Онищенко. Всю лекцию он просидел с самым внимательным выражением лица, и теперь ему просто не терпелось получить ответы на вопросы, которые его беспокоили. Так не терпелось, что он тянул вверх сразу обе руки. При его комплекции это смотрелось очень комично, что сразу же было отмечено отрядными острословами. В задних рядах раздались смешки, и чей-то голос произнёс:

— Товарищ лектор! Спросите Онищенко, а то он прямо сейчас в плен сдастся. Проголодался, наверное, решил весь плен объесть.

Подавив невольную улыбку, Зверев приглашающее кивнул головой.

— Старший сержант Онищенко. Такой вопрос, товарищ лектор. А, вот, ежели захочу я собственную маслобойку иметь, как к этому советская власть отнесется?

— А советская власть к личной маслобойке товарища Онищенко никакого отношения не имеет. К ней будет иметь очень пристальное отношение районный фининспектор. Чтобы частный собственник Онищенко не забыл заплатить налог на то, чтобы его дети бесплатно учились в школе, а сам он лечился в больнице. Встречный вопрос, товарищ Онищенко — вы с какой целью хотели бы маслобойку иметь?

Не ожидавший подобного вопроса Онищенко, настолько очевидным и понятным ему казался ответ, озадаченно поскреб затылок, сдвинув и так еле державшуюся пилотку на лоб.

— Ну, как же. Это... Чтобы достаток и прочее. Чтоб сам себе хозяин, чтоб жить припеваючи.

— А 'припеваючи' это как? Поплёвывать с крылечка и наёмных работников погонять? — спросил Зверев под смех слушателей.

— Да ну, что я, барин, что ли какой? А вот чтоб маслице было, когда захочется, то да. И чтоб купить можно было, чего захочется. На свои собственные, кровно заработанные. Что ж тут не понятного?

— Уточню вопрос, в каких количествах вы планируете маслице делать? Тут дело вот в чем. Если вы хотите делать масло для себя или чтобы на базаре продать, то никто вам этого не запрещает. А если вам этого покажется мало, что тогда?

— Да ну, чем больше продам, тем богаче жить стану.

— Допустим. Больше и богаче, и что потом? Когда вам покажется, что вы уже достаточно богаты и всё у вас есть? Что станете делать потом? А, может быть, Вам никогда так не покажется, и постоянно будет хотеться стать еще богаче? Для чего?

Так далеко Онищенко не заглядывал никогда. Извечная крестьянская мечта о том, 'чтобы сам себе хозяин и чтобы закрома были полны' заключалась в личной мельнице, маслобойке или пасеке. Дальше крестьянин просто не заглядывал, некогда было — работа с утра и до поздней ночи. А признать, что 'дальше' — означает наёмных работников, не позволяет трудовая совесть. Тем, у кого она есть. У Онищенко она была, поэтому он промолчал.

— Вижу, что Вы всё понимаете, товарищ Онищенко. В этом всё и дело. Советская власть не имеет ничего против частного производства. Для неё важнее, чтобы граждане страны были сыты, одеты и обуты. И не так важно, кто именно эти товары произвёл. В любом случае это сделали рабочие люди, пусть и наёмные. Но тот, кто живет наёмным трудом ради собственного, прежде всего, достатка лишается права участвовать в решении вопросов, касающихся всего народа. Другими словами — лишается права голоса. Живи, богатей, обеспечивай других людей товарами, но твоего мнения трудовой народ больше не спрашивает. А вот рабочие, даже если они работают на частного владельца, этого права не теряют, потому, что живут своим трудом. Сразу уточню, что артель или кооператив не относятся к частному производству, это просто одна из форм коллективной организации труда. Поэтому артельщики или члены производственного кооператива такие же трудящиеся люди, как и колхозники, и рабочие на заводах. Ещё вопросы?

— А можно не совсем по теме, товарищ лектор?

— Да, конечно, отвечу, если сумею.

— А почему же тогда лишены права голоса совслужащие или артисты?

— Ну, во-первых, назовите товар, который они производят, и вам всё станет понятно. Какой товар производят артисты, кроме развлечения отдыхающих после работы трудящихся? Допустим, захочется товарищу Онищенко с друзьями культурно отдохнуть после трудовых будней, и решат они пригласить артистов к себе в гости. Что сделает товарищ Онищенко, если приглашенные вместо искусства начнут ему 'лямцу-дрицу' представлять? Судя по тому, что я вижу в лице товарища Онищенко, лично мне ответ очевиден. А вот если услышит товарищ Онищенко такую музыку, которая за душу хватает, так он и наградит артиста своей трудовой копейкой. И никаких тебе 'художественных' окладов, а только то, что посчитает необходимым заплатить товарищ Онищенко из своих кровных трудовых. Но какое, в таком случае, товарищу Онищенко дело до того, о чем и как думают те, кто его, труженика, развлекать приехал? Правильно?

— Законно! Приезжали тут к нам,.. артисты. Стишки читали. Один, там, особенно разорялся — 'жук жужжит — жид, божья коровка — жидовка'. Тьфу! Как его фамилия-то, Онищенко? Ты ж с ним потом еще 'беседовал'.

— Да шут его помнит. С болотом что-то связанное. А, вспомнил — Заболоцкий, кажется. Во, уж ему-то я бы трудовую копейку такую выписал, на всю оставшуюся жизнь запомнил бы. Если б дожил.

Этот 'грех' Слащев целиком и полностью брал на себя. Поздний Заболоцкий ему в своё время нравился, но вот вдруг интересно стало, как отреагируют на его ранний бред здоровые и телом и душой люди. Попросил Егорова по своим каналам намекнуть, кому следует, 'что надо бы новую культуру в массы нести' и ненавязчиво так зазвать к ним в гости. Приехали — молодые, наглые, с глазами навыкате. Первое время по расположению ходили хозяевами — как же, гении соизволили. Пока дневальный на них не рявкнул. А дневалил в тот день Артём Щербатый — бывший беспризорник, потом детдомовец и по совместительству форточник, который в 'свободное от воспитания время' бомбил квартиры нэпманов. И вот когда этот невысокий, похожий на кривоногий комод, крепыш с распиравшей гимнастёрку грудью своим сиплым голосом скомандовал, что 'в расположении положено вести себя культурно', наглость приехавших немного убавилась. Но не до конца. Поэтому 'смычка культуры с народом' закончилась довольно быстро — вначале недоумённый гул, потом, когда какой-то из 'гениев', Хармс кажется, имел глупость вякнуть что-то про бескультурье и хамство, чуть не дошло до мордобоя, точнее, до убийства. Ни один из приехавших хлюпиков, разодетых в пижонистые кургузые пиджачки, не выдержал бы даже щелчка по лбу от любого из его бойцов. А Онищенко, нависнув над съежившимся Заболоцким и приподняв того за грудки над землёй, внушительно пояснял, что 'божью коровку обижать не надо, она полезная'.