Максим Хорсун - Смерть пришельцам. Южный фронт

– Что ж ты с ним – лобызался, что ли? – спросил Колька Лучко, несмотря на подколку в вопросе, говорил он без улыбки.

– Есть такие пришлые, – начал Степан, невольно повторяя манеру деда Бурячка, – которых от людей не отличишь. Ну, до тех пор, пока им башку не прострелишь.

– И ты – прострелил? – не поверил Лучко.

– Иначе б тут не стоял, – хмуро ответил Степан.

– Молодца! – одобрили казаки. – Орел!

– И не скажешь, что сын красноперого, – добавили за спиной.

Степан развернулся, обвел взглядом стоящих перед ним бойцов.

– Мой батя на войне пропал.

Он собирался сказать «погиб», но в последний миг вспомнил слова деда Бурячка и заменил более таинственным «пропал». Кто его знает, может, и в самом деле у старика некий дар имелся. Сама мысль, что отец мог выжить в мясорубке первых дней вторжения, придавала сил. Возможно, капитан Стариков до сих пор борется с пришлыми где-нибудь далеко – под Москвой, на Урале, в Прибалтике или в Средней Азии, мало ли еще куда военного человека могло забросить по приказу командования. Просто связь с родными оборвалась, и это неудивительно, учитывая царящую в крае разруху. И он, наверное, переживает о жене и сыне, а может – также считает их погибшими.

– Доктор, так что там с костянкой? – спросил у костоправа вислощекий. – В нашей сотне такой казак был бы не лишним!

Линза докторского пенсне блеснула отраженным светом солнца.

– Если он видел выход спор, то скорее всего заразился, – сказал костоправ напрямую. – Но дня два угрозы от него почти никакой, инфекция только начала развиваться, так что можем рискнуть и показать его атаману.

Степка кисло усмехнулся половиной рта. Ко второй же словно раскаленный конец арматуры прижали. Только не шипело и шмаленным не воняло.

– Кашель есть? – спросил доктор.

– Я вчера ночью от «блюдца» в ручье прятался. – Степан пожал плечами. – Так что кашель скорее всего появится.

Послышались сдержанные смешки. Степан немного расслабился. Вроде бы ему даже удалось завоевать некую симпатию казаков. Авось и эти после встречи с атаманом отпустят его на все четыре стороны. Потому как дел по горло и засиживаться в гостях у Старого Режима нет времени. Ну, а пока – можно и к атаману. А после – сразу проверить карманы мертвого красноармейца, от территории Старого Режима до места роковой встречи в степи – рукой подать. И это весьма кстати.

– Но меры предосторожности принять стоит, – сказал доктор, отступая от Степана. – Нужна марлевая повязка или что-нибудь эдакое… – Он закрыл ладонью нижнюю часть лица.

Колька Лучко ощерился, потянулся к своей седельной сумке.

– Эй, братцы, а вот это не подойдет? – весело спросил он, показывая всем маску противогаза «ГП-4» с длинным соединительным шлангом, на конце которого болтался покрытый облупившейся краской фильтр.

В Старый Режим ехали через брошенную Каменку. Казаки вели с собой табун уничтоженной общины: не пропадать же животным в степи? На двух волокушах разместились потери: на одной – павший от бандитской пули боец, на второй – раненый, сломавший ключицу и пару ребер при падении с лошади.

Степка сидел верхом на Валете, под задом было седло, снятое с каурого жеребца Седого Цыгана. Голова разбойника, отделенная шашкой почти хирургически чисто, висела возле правой луки. По косматому лицу злодея ползали мухи. Стоял жаркий полдень, и отрубленная голова наверняка воняла, но Степка чувствовал лишь запах нагретой солнцем резины, потому как унюхать в противогазе что-то другое было нельзя.

В голову и ссутуленную спину припекало. Жутко хотелось пить, ожог на челюсти пульсировал. Это была изнуряющая, цепляющая за каждый нерв острым коготком боль. Степан не просил о снисхождении, может, так его проверяли. Может, это был особый казарменный юмор. Вон как поглядывает на него то один боец, то другой, а Лучко вообще откровенно зубы скалит. Может, казаки ожидали, что он заноет. Более того – были уверены, что он начнет хныкать. Но ему уже давно все стало безразлично. Он очень устал. Мир за очками противогаза подернулся туманом, и это происходило не из-за запотевших стекол.

Вокруг были знакомые с младенчества места.

Сначала грунтовая дорога тянулась между колхозными полями, заросшими двухметровыми сухими сорняками, потом дебри амброзии расступились, прижались к земле, и стали видны попавшие под обстрел дома околицы и расплавленная трансформаторная будка. Оборванные провода свисали со столбов до земли, их густо оплели цепкие плющи и хмель. Попавшие под воздействие энергоизлучения деревья зачахли. Под покосившимся забором валялась пара гнилых ведер – это все, что осталось от Маруськи Милиционерши, которая как раз отправилась по воду, когда в небе над селом появился летательный аппарат нелюдей.

У сел, отмеченных посещением пришлых, особая тягостная аура. Только ощущалась она вблизи покинутых жилищ и заброшенных огородов. Над Каменкой теперь даже солнце вроде светило тусклее. За окнами домов клубился сумрак. Вечно казалось, что кто-то украдкой выглядывает из проемов.

А отойдешь на полкилометра – и будто камень с души свалится, тревога и страх забывались, точно потерявший поутру жизнь кошмарный сон. Возвращалась уверенность, что ничего пугающего и опасного в брошенном месте нет и быть не может. И снова шли туда мальчишки за керосином и соляркой, за спичками и консервами, за книгами и забытыми во время бегства личными вещами, выполняя поручения взрослых или по собственной воле.

…Они проехали по Сельской улице, возле клуба, окруженного молодыми елями, свернули к стадиону. Пересекли футбольное поле, на котором прошла половина детства Степки, наискось. Поднялись по горке, на которой зимой детвора каталась на санках, а летом – на велосипедах. Дальше копыта лошадей застучали по растрескавшемуся асфальту Колосковой улицы. Из трещин торчали сухие ломкие стебли порея.

Мимо автобусной остановки с доской объявлений и длинной скамейкой под навесом, возле которой частенько собиралась шпана, чтобы пострелять «сиги» и мелочь у идущих в магазин односельчан. Мимо колодца, в окружающих его лужах до сих пор стояла зеленая вода. Мимо разграбленного магазина «Райпотребсоюза» по асфальту, усеянному битым стеклом и поломанными пластмассовыми ящиками.

Степка покачнулся в седле. Отряд проезжал мимо его старого дома. Двускатная шиферная крыша потемнела и потрескалась, просела пристроенная веранда, двор густо зарос спорышом. Плоские крыши сарая и летней кухни обжили порей и лебеда. На скамеечке возле крыльца сидел умерший от костянки красноармеец и пристально глядел на проезжающих мимо дома всадников. На пергаментном, высушенном, как у мумии, лице живыми остались лишь ярко-желтые глаза. Рука, похожая на корявую ветку, поглаживала ствольную коробку прислоненного к стене автомата.