Максим Марух - Люди желтых плащей

Оставляем Сашу горестно всхлипывать в спальне, и собираемся в прихожей. Здесь темно почти как ночью, солнце ещё не добралось до восточной части дома. Вижу чёрные силуэты друзей, покатые фигуры в плащах.

– Не рановато выходить? – осторожно спрашивает Арт. – Темновастенько.

Да, эта мысль тоже приходила мне в голову. В другой ситуации я непременно дождался бы, пока солнце вступит в свои полные права. Но сейчас кипящая злость и жажда мести пересиливают инстинкт самосохранения.

– Эта же толстуха пошла, – замечает Женя. – Мы чем хуже?

– Если только это не какая-то замануха, – говорит Арт.

Тоже правда. Один раз нас уже перехитрили, но вдруг то был всего лишь первый акт многоходовой пьесы? Очень уж картинно Саша размазывала сопли по щекам.

Кручу ручку замка, и сувальдовые пластины щелчками загоняют засов в дверь.

– Пошли.

06:55

Ночной бой у ворот – схватка стаи заражённых дворняг с «прокажёнными». Мы видим двух мёртвых собак, явно инфицированных, и растерзанное тело мужчины, лежащего в позе витрувианского человека посреди лужи крови. На руках и ногах недостаёт пальцев, кожа на спине изорвана в лоскуты, лицо обглодано почти до костей.

Перешагиваем через тело и устремляемся к «Ниссану». Бежим вдоль дороги, пригибаясь к земле и стараясь держаться как можно ближе к домам. Так, чтобы при необходимости всегда можно было юркнуть во двор. В наше время иметь пути к отступлению не менее важно, чем конечную цель.

Воздух напоен умопомрачительным смрадом. Эдакая смесь скотобойни, крематория и братской могилы. Запахи свежего, сгоревшего и разлагающегося мяса забивают ноздри и глотку. Лёгкая тошнота, не покидающая меня вот уже вторые сутки, усиливается. Ещё пара дней, и к нашей экипировке, помимо плащей, придётся добавлять респираторы.

Город окутан утренней серью, истончающейся под напором набирающего мощь солнца. Из всех звуков я различаю только те, что издаём мы сами. Звуки, которым я доверяю, звуки, которые для меня слаще музыки. Безопасные звуки. Никаких инородных примесей.

Помимо бытового мусора, наводнившего улицы (удивительно, как быстро он разнёсся по городу в отсутствие людей), под ногами попадаются трупы птиц и мелких грызунов. Ещё вчера ничего подобного не наблюдалось, а сегодня ими буквально кишит. Возможно, их сгубил сам вирус, но мне почему-то кажется, что причина в последствиях, приведших к отключению инстинкта самосохранения. Воображение рисует голубей, камнем бросающихся к земле, и обезумевших крыс, нападающих на собак.

Погруженный в утреннюю дымку город напоминает руины давно исчезнувшей цивилизации. Причинённые апокалипсисом разрушения ничтожны по сравнению с тем, что сделают с городской инфраструктурой погода и время, но даже сейчас я чувствую себя туристом на Марсе. Это больше не мой Ростов. Через год или пять здесь будут джунгли. Камень искрошится, железо сгниёт, дороги и тротуары зарастут травой, улицы заполонят дикие животные. Какой биологический вид будет царствовать в этой биосфере? Не знаю. Но вряд ли это будет «человек разумный». Скорее, «человек безумный».

Бегущий в авангарде Женя замедляется, оглядывается на нас, машет рукой: «стоять». Останавливаемся, замираем. Вытягиваю шею и смотрю на дорогу.

Впереди в строю припаркованных у обочины машин вижу наш «Ниссан» с открытым багажником. Возле автомобиля как будто никого, но мы всё равно соблюдаем осторожность, приближаясь к нему. Жестом приказываю брату обойти машину сзади; мы с Артом, с оружием наизготовку, заходим спереди.

– Никого, – шепчет Женя. Подступает к багажнику, заглядывает: – Ай твари, ай твари…

Значит, мы пришли слишком поздно.

Арт огибает машину по кругу, я заглядываю в салон. Пусто.

Вдруг слышу у себя за спиной:

– Не шевелись.

Знакомый голос с хрипотцой…

Потом ружейное дуло упирается мне между лопаток.

07:00

«Они прятались в салоне соседней машины», – слишком поздно доходит до меня. Нет, не так. Они поджидали нас в салоне соседней машины.

– Убери это! – Женя вскидывает свой «Моссберг».

Ева у меня за спиной, поэтому он целится скорее в меня, чем в неё. Находиться на линии огня сразу двух дул – ощущение не из приятных. Да что там, я вот-вот наложу в штаны…

– Слышь, завязывай, – Арт дёргает цевьём дробовика: «щёлк-щёлк».

Сон в руку.

– Сам завязывай, белобрысый, – произносит ещё один девичий голос.

Лилит. Мне не надо поворачиваться, я и так знаю, что второй из украденных «ИЖ-ей» направлен на моего друга. Чертовка дождалась, пока Арт возьмёт на прицел Еву, и только потом обнаружила себя.

Женя приставным шагом меняет диспозицию и берёт на мушку Лилит.

Теперь у нас самая настоящая мексиканская ничья.

07:10

Стоим и целимся друг в друга – пять человек посреди оккупированного кровожадными монстрами города. Лучшей иллюстрации никчёмности человеческой натуры просто не найти.

– Мы только возьмём пару ваших ружей и немного патронов, – говорит Ева. Она вытравила из голоса приветливые нотки, но ему по-прежнему не хватает жёсткости. – Вам всё равно столько много не надо. Будем считать это платой за ночлег.

– Слышь, мы сами решим, сколько нам надо, а сколько нет, – произносит Арт. – Убери ружьё и давай нормально поговорим.

– Мы с тобой вчера наговорились, дружок. Языком чесать ты мастак.

Даже периферическим зрением вижу, как краснеет лицо Арта.

– Я тебя сейчас грохну, убери пушку! – скалит зубы Женя.

Он всегда так делает, когда хочет нагнать страху на оппонента, но сейчас его попытки больше похожи на струю зловонного секрета из-под хвоста скунса. Капюшон кобры исчез. Он защищается, а не нападает.

– А я грохну твоего братика, – парирует Ева. – Так что сам убери.

Её голос дрожит, и я понимаю, что она напугана не меньше нашего, если не больше. И, тем не менее, идёт до конца. Как бы парадоксально это ни звучало, но у девочки есть яйца.

– Ты хоть стрелять умеешь? – подаю голос я, стараясь не выдавать страха, сковавшего язык.

– Мой батяня заядлый охотник, я разве не говорила? Берёт меня с собой в степь с семи лет. Так что давайте лучше договоримся.

Торопит события. Первый признак неуверенности.

– А пушку заряжать научил? У тебя в ружье-то патроны есть?

– Потрынди ещё чуток, и сам узнаешь.

– Какими заряжала? – захожу с другого бока. – Тридцать шестыми?

– Двенадцатыми. Тридцать шестыми только мух сбивать.

– Двенадцатые, это такие золотистые?

– Нет, такие синие. Золотистые – это двадцать четвертые. Хорошь меня проверять? Сказала умею, значит умею! Давайте лучше к делу!

Последняя фраза звенит на высокой ноте, почти истерично. Ружьё между моими лопатками ходит ходуном, выдавая дрожь в руках своей владелицы. Надо дожать.