Дмитрий Могилевцев - Земля вечной войны

Потом, мучаясь словами, она все же заставила себя расспросить про девку со шрамом. Ей представили тощего, лопоухого, веснушчатого паренька, заявившего (он уже успел опрокинуть полстакана коньяка), что практически вырос в одной с Олей квартире, а ведь она художница (Есуй усмехнулась), и все ее любят, особенно он, Леха, а вообще у нее парень есть, Владимир. Он сейчас наверх пошел, но, наверное, спустится, заслышав стрельбу. Хотя она с ним в последнее время не в ладах из-за этого лоха… Художник тоже выискался, эта скотина вовсе и не художник, его ублюдки силой Олю увезли, а он, Леха, пьет, тоже подлец ведь. Тут Леха сделался угрюмым, спросил, что с Олей и когда она вернется. Есуй ответила: скоро. Все в порядке, она ушла за перевал, в Фергану, она позвонит, точно позвонит. Когда именно? Скоро. Куда им деться. Доберутся до телефона и позвонят. Юс о ней позаботится. Уверена ли она? Да, на сто процентов. Он будет печься о ней и днем, и ночью (особенно ночью, — добавила она про себя).

Она осталась ночевать в альплагере. Несмотря на заверения в безопасности, многие иностранцы решили уехать, и следовало уладить с ними дела. Лагерь требовалось взять в руки, разобраться в делах, проверить техперсонал, покопаться в бухгалтерии, узнать, где и что Алтан хранил, договориться с нанятыми им инструкторами. К сожалению, трое из них остались лежать на алайских склонах. А все важные финансовые дела вели родственники Алтана. Впрочем, это можно было решить. Почти вся жившая в долине родня Алтана теперь попала в Сапаровы руки, и запираться не имело смысла, — если они хотели жить, конечно. Если нет, — существовало много способов, одним Есуй профессионально обучалась, а другие узнала здесь, — заставить разговориться перед смертью. За Кадыра Есуй могла бы приняться прямо сейчас, но его увез Сапар-бий и посадил в колодках у входа в юрту, где пили и шумели делящие добычу бии.

Что делать дальше, ей было ясно. Работа с альплагерем. Много работы. Тут она со своим знанием английского и французского окажется незаменимой для Сапара. Конечно, не худо бы в самом деле родить ему сына. Но с этим уверенности не было. Она уже давно не предохранялась, но никаких изменений в себе не замечала. Ладно. Сапар пока доволен, — но надолго ли? Какими бы достоинствами женщина ни обладала, для него, и вообще для всех местных, ценность женщины — в рождении сыновей. Если не родила, значит, никчемная, хуже калеки. Рано или поздно Сапару захочется новенького. Он уже заглядывается на вторую внучку Бекболота. Та еще очень молода, глуповата, простодушна, но ее дед, старый лис, выжига, теперь приложит все усилия, чтобы породниться с Сапаром и через жену давить на него. А безродная Есуй останется наложницей, всего лишь игрушкой. Или, в лучшем случае, третьей женой или даже четвертой, после бедняжки Режабибби, за которой все-таки родственники, хоть ее род и захудалый. Как хорошо было бы не думать о завтрашнем дне, как тогда, в первые недели с Сапаром. Теперь казалось — она была счастлива. Есуй не понимала смысл слова «счастье». Уж очень оно поизносилось, поистерлось, утратило цену. Было хорошо, не хотелось думать и не думалось про завтра. Как сон или хмель. А может, подкопив денег, сделать здесь документы, махнуть на север, устроиться где-нибудь? И где же, скажи на милость? Глупости. Она уже не помнила севера. Помнила горсть слов, но ни вкуса тамошней жизни, ни цвета, ни силы. Она уже и не верила в прежнюю себя, и немыслимо казалось быть где-то еще. Ей казалось, она всегда здесь, и всегда если не вся она, то самая важная, самая живая часть ее была именно здесь, у этой травы, и крошащихся под тяжелым солнцем скал и странной реки. Когда-то внизу истинный остов ее жизни заплыл жиром и ложью, а теперь освободился, ненужное, давящее, стеснявшее ее вымело ветром и серой ледниковой водой, и осталась она вся — легкая, точная, сильная — нож в сильной руке. Ее растекшаяся по долине, созвучная каждому здешнему камню жизнь и была той рукой, обнявшей, крепко державшей власть дарить и отнимать.

В ту ночь ей снился Юс. В ее сне он, сбросив рубашку, наклонившись, мылся в горном ручье, плескал пригоршнями воду на лицо, на спину. Утреннее солнце сверкало в каплях, разбегающихся по желвакам сухих, сильных мышц, по загорелой, коричневой, как у мулата, коже. Он что-то кричал ей. Она тоже мылась в ледяном ручье, не расслышав, недоуменно помотала головой, а он, рассмеявшись, шагнул к ней, обнял, поднял на руки, прижал к себе. И вдруг мокрой, холодной от воды ладонью накрыл ей лицо, плеснул в глаза, ноздри, рот. Она чихнула, обиженно оттолкнула его — и проснулась. Еще не рассвело. Сквозь распахнутую настежь форточку ветер нес снег, слоем в полпальца ложившийся на одеяла, пол, стулья. Она сперва разозлилась, потом, весело выругавшись, содрала со стены ковер, отряхнула постель, бросила ковер поверх и забралась под него. Форточку так и не закрыла.

А утром приехал Тура — осматривать новое приобретение и доедать остатки икры. Есуй оставила его в лагере, а сама сразу после завтрака поехала наверх, на Луковую поляну, захватив с собой бумагу, карандаши, — здесь нашлись неплохие карандаши и вполне приличный ватман, — и кусок фанеры в качестве планшета. Она еще ни разу не писала горы, засыпанные свежим снегом. Внизу, на дне долины, у речного каньона, — зеленый ковер, а тут все одето белым. Феерия. Но со снегом она прогадала. Пока поднималась, ветер разогнал тучи, и бешеное солнце за минуты сожгло снег. Он не таял, — испарялся, неестественно быстро, жутковато даже, и вроде слышалось шипение, потрескивание, будто невидимый насос, накрывший сразу все вокруг, всасывал снег в свою утробу. Из расщелин струйками дыма выползал туман и сразу же растворялся в солнечных лучах.

Юс услышал стрельбу, уже поднимаясь на перевальный взлет. Били из множества стволов, со свистящим пришипом выдыхал гранатомет, бухали гранаты, ржали лошади, кричали люди.

— Что, попали твои, а? — сказал, ухмыляясь, Шавер.

— Они скоро будут здесь, и кое-кому не поздоровится! — процедил сквозь зубы Алтан-бий.

— Глупый! — сказал ему Шавер. — Ты ж этого все равно не увидишь.

Карабкаться со связанными за спиной руками Алтану было неудобно, он несколько раз поскальзывался на снежнике, падал, Каримжон удерживал его за веревку, вздергивал на ноги. Тот скрипел зубами от унижения, один раз, не выдержав, попытался ударить Каримжона ногой. Каримжон в ответ только дернул посильнее веревку, отскочив, и Алтан снова покатился вниз, прокатился метров пять, разодрав лицо о фирн, и только тогда Каримжон наконец задержал его.

Стрельбу перестали слышать, только спустившись за перевал. Да и тогда Юсу по-прежнему казалось, что звук падающих камней мешается с отголосками разрывов. А едва дошли до высокотра-вья, их окликнули и приказали остановиться. Делать было нечего, они стояли на лугу, как на ладони, и Юс уже успел сказать Оле: «Как только скажу: падай, тут же падай в траву и не шевелись», и та успела согласно кивнуть, как раздался знакомый голос: «Холера ясна, хлопче! »