Михаил Ахманов - Странник, пришедший издалека

Потом ему стали попадаться освещенные нищи. И не только освещенные; теперь в них располагались существа, лежавшие прямо на полу или на подвешенных в воздухе полотнищах. Одни из них походили на людей, другие – нет, но при каждом имелось блестящее алое одеяние, соответствующее фигуре, числу конечностей и общим габаритам. Шаровидный механизм оказался шлемом из двух частей, напоминавшим полусомкнутые ладони с многочисленными длинными и крючковатыми пальцами, плотно прижатыми к затылкам и вискам тех созданий, что обретались в нишах. Головы были у всех и глаза вроде бы тоже, но их Скифу разглядеть не удавалось: пальцы-крючки плотно охватывали верхнюю половину лиц, будто руки врача, желавшего пощупать лоб больного.

Эта аналогия промелькнула у него не случайно, так как создания в нишах подвергались, видимо, какой-то процедуре, то ли медицинской, то ли иного характера; все они были неподвижны и, как решил Скиф, пребывали во сне или в трансе. Лучших объектов для предстоящей операции желать не приходилось, и он приступил к более внимательному осмотру, желая выбрать нечто человекоподобное, хотя бы с двумя руками и двумя ногами. Вряд ли Сарагоса останется доволен, если он притащит какую-нибудь страхолюдную тварь с хоботом на физиономии и ушами, свисающими ниже плеч… А такие монстры в нишах тоже попадались, хоть и не часто; в основном же Скиф был склонен признать их людьми, плодами с того самого гуманоидного Древа, о котором рассказывал Джамаль.

Выбор был широк, ибо ниш насчитывалось несколько сотен. Наконец он остановился на одном существе весьма привычных пропорций, темноволосом, худощавом, с нормальными ушами и подбородком, напомнившим ему упрямую челюсть Сарагосы. Рот этого пациента был раскрыт, зубы – тоже вполне человеческие – слабо поблескивали, скулы и щеки покрывала испарина, словно спящему мнилось, что он таскает камни или ворочает в шахте кайлом. Видимо, сны у него были неприятные, тяжелые.

«Ну, ничего, – подумал Скиф, – пробуждение будет еще неприятней».

Он уже вознамерился содрать с темноволосого шлем, как сзади послышались шорох и шелест, и чей-то скрипучий голос произнес:

– Каратель! Чтоб мне гнить в Тумане Разложения! Каратель! Что тебе нужно в Тихих Коридорах, воплотившийся по ошибке? Ты должен стоять на посту, у врат Центральной Спирали!

Скиф резко обернулся. Невысокое и щуплое создание, почти карлик, явно относилось к той же расе, что и сегани, которому он сломал позвонки – такая же длинная шея и голова, торчащая словно набалдашник трости. Лицо было вполне человеческим, но крохотным, величиной с ладонь, и на этом пространстве помещалось все самое интересное – близко посаженные глазки, острый выступающий нос с едва заметными ноздрями, безгубый маленький рот, впалые щеки и срезанный крысиный подбородок. Все остальное – лоб и лысый череп, раздутый в затылочной части, – показалось Скифу столь же неприятным и чуждым, как физиономия этого хорька с жирафьей шеей. Облачен он был в синее и блестящее.

Признак высшей касты, если верить князю, промелькнуло у Скифа в голове. Может, этого прихватить? Но привычка к дисциплине взяла свое: шеф желал генерала в красном мундире и должен получить то, что заказано. А потому Скиф отодвинулся от темноволосого, погруженного в свои мрачные кошмары, и сказал:

– Слушай, недомерок, мне нужен оринхо. Самый мудрый оринхо в твоих Тихих Коридорах, тот, который решает больше других. Не поискать ли нам такого вместе?

Лицо синего не изменилось, сохраняя холодное спокойствие с оттенком то ли пренебрежения, то ли брезгливости, однако он шагнул вперед, вытянул руку, положил тощую пятипалую кисть на грудь Скифу и пристально уставился в прорезь каски.

– Запомни, ничтожный: все властительные оринхо одинаково мудры, все иркоза одинаково искусны, а мы, садра, одинаково предусмотрительны. Еще раз спрашиваю: что ты делаешь здесь, у камер обучающего сна?

Обучающего, отметил Скиф; значит, всех пациентов в шлемах накачивают сейчас информацией, а эти Тихие Коридоры – нечто вроде местного университета. Что ж, обученный оринхо стоит больше необученного!

Он поглядел на костлявую руку садра, вцепившуюся в плащ.

– Я же сказал, предусмотрительная крыса, ищу оринхо! Но могу и тебя прихватить!

– Ищет оринхо! Сегани ищет оринхо! – Садра откинул безволосую голову. – Так не бывает. Сегани ждут, когда они понадобятся оринхо, или иркоза, или нам, садра… Ты забыл об этом, Каратель! Тебя плохо обучили, хоть я и не понимаю, как это могло произойти… Придется исправить.

Его крохотные глазки вдруг стали пронзительными, и Скиф почувствовал, что парализован. Затем ему показалось, что два острых буравчика впились в виски, мгновенно вскрыли черепную коробку и проникли в мозг. Он пошатнулся; это было больно и неприятно, и он почти физически ощутил, как невидимые сверла вращаются под черепом, продвигаясь все дальше и дальше, все глубже и глубже, с неумолимым упорством стремясь навстречу друг другу. И почему-то Скиф знал, был уверен: когда сверла встретятся, ему наступит конец.

Нельзя! Такого нельзя допустить!

Он лишь подумал об этом, как невидимая материя или ментальное поле, в которое вгрызались сверла, внезапно обрело упругость; затем края разрывов в сознании как бы начали сходиться, выталкивая буравчики прочь – сначала неуверенно, рывками, потом более мощным и сознательным усилием. Вращение сверл замедлилось; теперь они были двумя занозами, сидевшими у него под черепом. И что-то выбрасывало и тащило их прочь, будто клещами дантиста; какая-то стена, почти неподвластная и не контролируемая разумом, окружала Скифа, делаясь с каждой секундой все крепче и неодолимей.

«Безмолвные Боги! – мелькнула мысль. – Премудрая мать Гайра! Защитила-таки, искусница!» Словно сквозь отлетающую дрему он услышал натужный хрип садра:

– Что… что такое? Кто ты? Ты… ты… кондиционирован… Ты… не… Каратель…

– Однако, каратель, – произнес Скиф, чувствуя, что мышцы вновь послушны ему. Правой рукой он нанес удар под челюсть садра, левой подхватил откачнувшееся тело и пробормотал: – Вот и все, гипнотизер! Сеанс окончен!

Коридор оставался по-прежнему пустынным и тихим, и Скиф, оглядевшись, рывком затащил в нишу труп в синем облачении. Потом он принялся за темноволосого: стащил с него шлем, похожий на две когтистые дьявольские лапы, поднял на руки, прикинул, что без труда дотащит добычу к вратам, и положил тело на пол. Веки у темноволосого были плотно сомкнуты, но теперь, когда шлем не закрывал его лица, Скиф убедился, что перед ним человек. Возможно, человек Земли; в мягких очертаниях лба и подбородка, слегка выступающих скулах и разлете широких бровей угадывалось нечто знакомое, если не сказать родное. Славянские черты, решил Скиф, собрав свои познания в антропологии.