Юрий Брайдер - Особый отдел

— Котлы с лапшой и лопатник.

— Документы в лопатнике были?

— Документы он попросил вернуть. За это, грит, подарю вам булавку от галстука. Рыжую, с брюликом. Больших денег стоит.

— И вы, конечно, согласились?

— Согласились. На кой хрен нам его пенсионные ксивы!

— И что это за булавка была?

— Булавка как булавка. Я толком и не рассмотрел. Но тяжеловатая, с блеском. Мне её старик в лацкан воткнул, — Удушьев приложил ладонь к груди.

— Почему тебе, а не Марадоне?

— Старика-то в основном я бомбил. Марадона на подхвате был.

— На этом вы и расстались?

— Не сразу. Напоследок мы его кишени прошмонали, велели молчать в тряпочку и пошли своей дорогой.

— Что же с Марадоной случилось?

— То и случилось…

— А подробнее нельзя?

— Можно. Когда мы к фонарю подошли, который у подъезда горел, Марадона у меня иголку выпросил. Стал рассматривать. У него шалава в Хотькове имелась. Наверное, ей хотел подарить.

— Ты что в это время делал?

— Чуть вперёд прошел и присел. У меня шнурок развязался.

— Долго он иголку рассматривал?

— Недолго. Выругался и говорит: «Никакое это не рыжьё! Да и брюлик не брюлик! Обули нас в лапти, как последних мазуриков!» Вот тогда всё и случилось!

— Что случилось? Яснее выражайся.

— Слышим, старик нас окликает. Вроде у него ещё что-то есть. Марадона сдуру в ту сторону повернулся. Тут его и шваркнуло. Кровь аж до меня долетела, будто дождик теплый.

— Ты выстрел слышал?

— Не помню… Нет. Только хлопок. Как в ладоши.

— Тебя, значит, осколки не задели?

— Не было никаких осколков. Я бы услышал.

— Как ты повёл себя дальше?

— Как-как… К Марадоне бросился. А у него вся грудь разворочена. Дырка с колесо. Дым валит. Сгоряча я его на себе ещё через два двора пёр. Потом собаки начали брехать. Гляжу — не дышит. Бросил его в каком-то закоулке.

— Того старика ты уже больше не видел?

— Видел.

— Когда?

— Каждый раз, как накурюсь хорошенько. Приходит, сволочь, и свою иголку в меня втыкает.

— Где всё это произошло?

— В городе.

— Я понимаю, что не в деревне Клюквино. В каком районе, на какой улице?

— Будто бы я знаю!

— Как вы туда добирались?

— До города автобусом. Потом пешедралом.

— Долго шли?

— Долго. Пару раз отливали по дороге.

— Может, там рядом какое-то приметное сооружение было? Кинотеатр или памятник?

— Не знаю. Темно, говорю, было. Да и зенки у нас от газа слезились.

Тут уж Ваня, до этого старавшийся держаться тише воды, ниже травы, не выдержал:

— Если надо будет, ты этим путём опять пройдёшь?

— Если надо, пройду, — на этот раз Удушьев даже не удостоил его взглядом. — Только мне не надо…

— Пройдись, ведь не велик труд, — посоветовал Павианыч. — Я тебя за это травкой отблагодарю.

— У меня своя есть.

— Тебе, говоришь, не надо! — Ваня соскочил с ящика. — А мне надо! Если ты за своего друга не собираешься мстить, тогда я отомщу! За всех сразу!

— Теперь я тебя знаю, — сказал Удушьев. — Слушок про змеёныша-крысолова давно ходит. Дескать, есть такой шкет, не то пацан, не то пацанка. Промеж деловых людей вьётся и всё подмечает. И если вдруг где-нибудь вурдалак мохнорылый заведётся, пощады тому уже не будет.

— И я тебя, Душняк, теперь узнал, — не остался в долгу Ваня. — Твои прогулочки по городу многим боком вылезли. Котлами да лопатниками ты не ограничивался. Случалось, людей голышом по морозу пускал.

— Что было, то прошло. Как Марадона загнулся, я с этим делом завязал. Намертво, — голос Удушьева был совершенно спокоен. — Потому и на свалке безвылазно ошиваюсь. У кого хочешь спроси. Только не подумай, что я перед тобой оправдываюсь.

— И ты не подумай, что меня обмануть можно. Я вашего брата насквозь вижу. И снисхождения ни к кому не имею — ни к людям, ни к котам. А если есть на тебе невинная кровь, лучше сам удавись. Что касается гоп-стопа, то я всякой мелочёвкой не интересуюсь. Порядочные люди ночью должны дома сидеть, а не лопатниками на улице трясти… Может, мы с тобой и поладим. Но сначала ты меня на старика выведешь.

— Место, где мы на него нарвались, покажу, — сказал Удушьев. — Ну а если он туда случайно забрёл?

— Старые люди от своего порога далеко не отходят. Это даже Пахом Вивианович тебе подтвердит… Там его берлога, тут двух мнений быть не может. Полагаю, что откладывать дело в долгий ящик не стоит. Прямо сейчас и отправимся. Тебе ведь, Филя, долго собираться не надо?

— Не надо. Всё моё — при мне, — он извлёк из кармана массивный никелированный кастет, которым, наверное, очень гордился.

— Вот и отлично! — Ваня хотел хлопнуть Удушьева по плечу, но достал только до локтя. — Поблагодарим хозяина за приют и в путь-дорожку.

— На посошок не желаете? — предложил Павианыч.

— Ни в коем случае! Сейчас от меня карамельками «Чупа-чупс» должно пахнуть, а не водярой…

Уже трясясь на заднем сиденье рейсового автобуса, Ваня спросил:

— А куда котлы подевались, которые вы со старика сняли?

— Той же ночью на траву у цыган сменял, — ответил Удушьев.

— Скурил, короче говоря… Какая-нибудь надпись на них имелась?

— Особо не присматривался. Я только те надписи разбираю, которые из одного слова состоят.

— Багаж знаний у тебя, прямо скажем, скудненький. И как ты только им обходишься?

— Очень даже просто. Ты за меня не переживай. Если только где-то жареным запахнет, я за версту учую. Случись какая беда, вы ещё газету читать будете, а меня здесь уже давно не будет.

— Ничего удивительного. Первыми с тонущего корабля бегут крысы. Это давно известно.

— Если я крыса, так ты мышонок дохлый.

На этом обмен любезностями закончился и весь дальнейший путь прошёл во взаимном молчании.

Автобус доставил их на конечную станцию метро, однако спускаться под землю Удушьев наотрез отказался.

— Там продохнуть нельзя, — сказал он так, словно прибыл сюда не со зловещей свалки, а с горного альпийского курорта. — И мусора со всех сторон пялятся. Меня сразу тормознут. Доказывай потом, что ты не клоун. Лучше пешочком пройдёмся.

— Пройдёмся, — вынужден был согласиться Ваня. — Надеюсь, нужный нам старик живёт не в районе Красной площади.

Уже спустя час он пожалел о своих опрометчивых словах.

Маршрут, которого придерживался Удушьев, ничего общего с законами человеческой логики не имел. Он пробирался какими-то закоулками, переходя из двора во двор, перелезая через заборы, нередко петляя и возвращаясь на старый след. Заворачивая во все парки и скверы, Удушьев тщательно избегал людных улиц и мест массового скопления публики. Так, наверное, бродят волки, которых зимняя бескормица выгнала из лесной чащи поближе к человеческому жилью — от овчарни к овчарне, от хлева к хлеву, от помойки к помойке.