Владислав Русанов - Рассветный шквал

— По-моему, пора смываться, — прошептал Карапуз.

Он был прав. Но каким образом можно уйти незамеченными?

Толпа забурлила, разбиваясь то здесь, то там на небольшие островки. Кого-то сбили с ног и потащили, немилосердно пиная, к бочке. Голова, надсаживая глотку, призывал сохранять спокойствие.

Из черноты провала между хлевом и углом «Развеселого рудокопа» вывалилась широкоплечая фигура в кольчуге и круглом шлеме. Левой рукой вояка сжимал пузатую бутылку, на ходу прикладывая горлышко к заячьей губе, а правой волочил за косу младшую дочку Харда — четырнадцатилетнюю Гелку.

— В сене зарылась, изменничье семя! Думала — не найдем!

За ним, путаясь в изодранной юбке, ползла по снегу Хардова хозяйка. Она выла на одной ноте, утробно и страшно. Совершенно безумные глаза белели на покрытом кровоподтеками лице.

— Заткни пасть! — Выскочивший сбоку Воробей ударом отбросил ее в сторону, подбежал, хрястнул, громко выдыхая, башмаком в живот. Потом еще и еще раз.

— Бежать, бежать, — как молитву повторял Карапуз, и я готов был ему вторить.

— Поздно, — раздался вдруг негромкий, глуховатый голос Сотника. — Не убежать…

Легонько отпихнув меня в сторону плечом, упругими шагами он направился к бочке. Зычноголосый капитан заметил его приближение и присел вначале на корточки, не покидая своего пьедестала, а потом умостился, скрестив ноги.

— Ты? — полувопросительно обратился он к Сотнику, склоняя голову к плечу.

— Я, — отозвался тот, останавливаясь в паре шагов.

— Не ожидал.

— Я тоже.

— Ты со мной?

— Не думаю. — Сотник обвел взглядом бурлящую площадь.

— Жаль… Что скажешь?

— Останови их.

— С чего бы это?

— Я прошу тебя.

— И что с того?

— Я прошу тебя, — с нажимом повторил мой сосед.

— Нет.

— Тогда я остановлю их.

— Что ж. Попробуй. — Эван демонстративно сложил руки на груди.

Сотник не шагнул, а перетек в сторону, как капелька жидкого серебра, не затратив ни единого движения на пролетевшего у него за спиной и ухнувшего в сугроб Воробья.

Карапуз намеревался дернуть меня за рукав, поторапливая, но застыл, завороженный происходящим. Да и мое желание дать деру хоть и не исчезло вовсе, но, вытесненное любопытством, спряталось в самый далекий уголок сознания.

Заячья Губа, волочивший Гелку, попытался нащупать рукоятку кинжала. Сотник отправил его в снег вслед за Воробьем, рванув за рукав добротного полушубка.

Девка вскочила на ноги и с выпученными глазами бросилась куда глаза глядят, но поскользнулась и ткнулась лбом в колени Карапуза, который накинул ей на плечи поспешно сброшенный кожушок.

А схватка продолжалась. Трехпалого, с размаху опускающего кайло, Сотник пропустил мимо себя, сильно ткнув кулаком в затылок. Раздался отвратительный хруст, от которого мурашки поползли у меня меж лопатками. Да и не у меня одного, я уверен. Старатель замер, безжизненно распластавшись, на снегу.

Капитан Эван наблюдал за происходящим с нескрываемым интересом, поигрывая тонкими пальцами на эфесе меча.

Смерть Трехпалого заставила врагов воспринимать моего соседа всерьез. Следующий дружинник попытался достать его острием клинка. Сотник уклонился от удара, а потом быстрым движением зажал лезвие ладонями. Голыми ладонями! Приплясывающий шаг влево-назад, поворот корпуса… Меч вдруг оказался в его руках. Никогда я еще не был свидетелем такого. Происходящее казалось скорее чародейством, мороком, чем реальностью.

И началась бойня! Сотник шел, описывая полукруг в своре норовящих хотя бы зацепить его дружинников и примкнувших к ним старателей. Он не тратил время, парируя удары. Двигаясь неуловимо стремительно, исчезая порой в неверном свете костров, он успевал дотянуться до атакующего раньше. Такого мастерства мне не доводилось видеть никогда раньше. И такой холодной расчетливой жестокости, замешанной на привычке убивать.

Я закрыл на мгновение глаза, каким-то краем сознания продолжая надеяться, что сплю и вижу кошмарный сон, а когда открыл их, то увидел, как Эван мчится звериным, стелящимся над землей шагом, занося в последнем, совершенно невообразимом прыжке сжатый двумя руками меч.

— Сзади!!! — не узнавая свой охрипший, срывающийся на фальцет голос, заорал я и, не осознавая, что делаю, ударил Огненной Стрелой.

Недоучка бесталанный.

Струя пламени, вместо того чтобы испепелить пришельца, вяло пшикнула, лизнув каблуки его сапог. И погасла, как подмоченная шутиха, в избитом сапогами снегу.

Крик помог больше. Услышав мой голос, Сотник вывернулся как камышовый кот, пронзенный стрелой, и ударил наискось сверху вниз. Клинок раскроил капитана от плеча до грудины и застрял в кости.

Громогласный слитный крик вырвался из глоток не успевших покинуть площадь старателей, и парни кинулись со всех сторон на пришельцев. Голыми руками, привычными более к изнурительному труду, вырывая мечи и кинжалы. И убивая…

Волна человеческих тел прокатилась по утоптанному снегу площади и схлынула, оставляя изломанные неподвижные тела.

Я бегом бросился к Сотнику, упавшему вслед за последним ударом на колени и продолжающему стоять над телом поверженного врага. Еще на бегу я разглядел потемневший рассеченный рукав сермяги и растекающееся черное пятно у левого колена.

Приблизившись, я тронул его за плечо:

— Позволь помочь тебе, когда-то меня учили врачевать раны… — Сотник долго молчал. Трещали прогоревшие поленья в остатках костров. В воздухе стоял острый запах гари и свежепролитой крови. А потом он, не отводя взора от мертвого тела, произнес самую длинную фразу за время нашего знакомства. И его пропитанный горечью хриплый голос стоит у меня в ушах и сейчас:

— Врачуешь ли ты раны души, Молчун? Сегодня я убил родного брата.

Слова его были как удар плетью поперек глаз.

Я отшатнулся, едва ли не шарахнулся прочь, как от заразного больного. Наверное, отвращение, ясно прорисовавшееся на моем лице, заставило его горько кивнуть и отвернуться.

Брат! Перед моим взором помимо воли встал образ моего собственного брата. Такого, каким запомнился он мне шестнадцать лет тому назад. Взъерошенный, испуганный, заспанный малыш Диний. Всего один раз я заглянул домой после побега из Храмовой Школы. Заглянул тайно, ночью, страшась навлечь на семью несмываемый позор и кару за укрывательство беглеца. Пара слов, брошенные захлебывающейся в беззвучном плаче матери, да амулет — ерундовая игрушка, рядом не лежавшая с истинными магическими творениями, — надетый на шею младшему братцу. Сколько ему сейчас? Двадцать четыре — уже давно не малец несмышленый. Живы ли мать со стариком отцом, с которым я так и не попрощался, убоявшись гнева и проклятия? Кто знает?..