Владислав Русанов - Рассветный шквал

Толпа подхватила мастера и понесла его по узким улочкам, где едва могли бы разъехаться две колесницы талунов. Поскользнувшись на конском кругляше, он припал на колено и выругался сквозь зубы. Вот уж к чему, к чему, а к постоянной грязи под ногами, мусору, помоям, выплескиваемым хозяйками прямо под ноги прохожим, Ойхон привыкнуть не мог, как ни старался. То ли дело в солнечном Соль-Эльрине, сверкающем колоннадами храмовых портиков и чистотой мощенных белым камнем улиц, красными черепичными крышами дворцов и разгоняющими ночной сумрак бронзовыми светильниками площадей. Или в Вальоне — городе, ставшем за восемь лет учебы роднее и любимее столицы. Чудо гения мастеровых и ученых, он целиком расположился на рукотворном острове на Озере в полулиге от побережья, с которым его связывала настеленная на сваях дорога. Как вольно дышалось там! Свежий прохладный ветерок и запах водорослей, а не смрад выгребной ямы, щедро приправленный вонью немытых тел и коптящих очагов.

— Держись, рудознатец! — Сильная рука подхватила молодого мастера под локоть и помогла подняться.

— Спасибо, добрый человек…

Где-то Ойхон видел это бородатое, румяное, по-доброму улыбающееся лицо. Короткие сильные пальцы. Кто-то из слободских. Постой-ка — стружка в волосах, маленький железный оберег от бэньши на шее — да это же столяр Дирек, по прозвищу Жучок, который его заказ на качалку принял и в точности в заданный срок выполнил. Точно — Жучок. Маленький, широкоплечий, лоснящийся от удовольствия, наслаждающийся нехитрыми радостями простого ремесленника.

— Спасибо, мастер Дирек!

— Ого! Признал! Я-то… Я спервоначала решил — ни за что рудознатец меня не признает. Еще бы, такая шишка — с самим Тарлеком ручкается…

Ойхон смутился было, но Жучок тут же захохотал, увлекая его дальше по кривой улочке:

— Шучу, шучу я, мастер…

— Ойхон.

— Шучу я, мастер Ойхон. Вишь, ты меня признал и вспомнил, я тебя — нет. Стало быть, ты, как человек, лучше меня будешь. Хоть и в королевский замок вхож.

— Ну разве можно сказать, лучше человек или хуже, только потому, что он запомнил кого-то?

— Можно, можно! Ты со мной не спорь. Все одно не выспоришь.

— Ладно, не буду. А куда все бегут, мастер Дирек?

— О! — Столяр опять хохотнул. — Не знаешь? Весь город пять ден бурлит — пособников остроуховских споймали. Его величество им кару определил. Сегодня как раз срок сполнения приговора.

— Не стоит мне, верно, все это наблюдать…

— Ха! «Не стоит»! Хошь не хошь, а надо! На то есть королевский указ.

Жучок многозначительно поднял вверх палец с обкусанным ногтем. Потом, понизив голос, приподнялся на цыпочках к самому уху южанина:

— Ты это брось, мастер, от таких развлекух отказываться. Сей момент прознают, кому следует доложат, в противодействии короне обвинят и на кол… Ты думаешь, мне сильно охота казни наблюдать? Я б пивка лучше хватанул полным ртом.

Ойхон угрюмо кивнул. Что ни страна, что ни правитель — порядки везде одинаковы. Власть надо любить и вовсю эту любовь показывать. Сколь бы противно тебе ни было.

Они пошли дальше, несомые нескончаемым потоком слободских людей и горожан. Шерстяные плотные рубахи, крашенные листьями березы и крушины, лохматые безрукавки, вышитые ленты, обвязанные вокруг мужских голов по арданской традиции, длинные юбки в большую клетку и платки из беленого полотна на головах женщин. Кое-где мелькали дублеты городской стражи и круглые, начищенные до блеска, шлемы конных егерей.

Волей-неволей Ойхон ловил отдельные обрывки фраз в бурлящем людском скопище.

— Слышь, Мордась сегодня заломил за десять гарнцев проса полтора империала.

— Вот гад! Хуже остроухого… Обухом бы его в жирную рожу да в омут.

— Ага, а потом тебя егеря…

— Давеча трейговский отряд на север ушел — с самим Валланом.

— Ага, все не сидится лысой башке. Ловит кого-то, ловит…

— Не кого-то, а сидку бешеную. Поклялся извести ее, тварь проклятую.

— А рожь, почем он за рожь просит?

— Три империала за десяток…

— Все помрем! Все!

— Кого сегодня приговорят-то?

— Да кто его знает? Вроде беженцы с Правобережья.

— Талуны?

— Да, сейчас тебе талуна возьмут. Держи карман…

— Войну опять затевать норовят…

— Кто? Остроухие так наклали…

— Тихо, егерь пошел!

— На железо цена бы расти должна, а оно — жрать нечего.

— Без твоего железа веселин проживет, а ты без его зерна?

— Ох, то-то ж и оно…

— Слыхали, у Витгольда наследник пропал.

— Что? Кейлин?

— Он самый. Сгинул без вести.

— Жалко. Справный рубака был.

— Ага, и Витгольд, говорят, совсем плохой стал. За сынком горюет…

— А наш-то, наш… Новую девку себе нашел.

— Да кабы девку или талунскую дочь какую… А то оторва, каких поискать. С юга, бают…

— Что такую к нам занесло?

— Да, бают, подружка южанина приблудного. Эвана-капитана.

Уловив знакомое имя, Ойхон прислушался.

— Это того душегубца из конных егерей?

— Его самого. Они вроде как порознь приехали. А все одно — народ не обдуришь.

— Лавка, бают, у нее была в городе?..

— Ага, была. Теперь-то ей всякие лавки-шмавки без надобности, коль с милостивцем нашим спелась…

— Тише ты, дура! Не вишь, егерь в нашу сторону лыбится?

— А я че? Я ниче…

— То-то и оно, что ниче. Тьфу на тебя, слабоумную.

— На себя погляди — дубина стоеросовая!

— Ладно. Все. Не ругайся. Куда прежнюю-то девку дел? Она уже и корону примеривала.

— К батьке в замок снарядил.

— Что, прямо так и снарядил? Запросто?

— А вы, мужики, завсегда запросто снаряжаете. Бают, поставил носом на закат и под зад коленом.

— Ха! Вот орел наш! Умеет!

— Ага, умеет. Только Витек Железный Кулак теперь на него зубы точит. Такое оскорбление, грит, только кровь и смоет.

Хваливший Экхарда слобожанин протяжно присвистнул.

— Это не шутка! Ежели талун Витек заваруху начнет, за ним пойдут. Это точно…

Очередной водоворот толпы разделил беседующую чету и Ойхона с Диреком, не дав дослушать до конца. Услышанное настолько заинтересовало рудознатца, что он не заметил, как выбрался на площадь и с размаху ткнулся носом в широченную спину насквозь провонявшего кожемяки. Ардан забурчал, но прибаутка столяра живо вернула ему благостное расположение духа. Лобное место все больше и больше наполнялось народом. Городские и слобожане в тесноте топтали друг другу ноги, пихались локтями, беззлобно переругиваясь. Бабы тянулись на цыпочки, чтобы разглядеть загодя приготовленные орудия казни — по ним самые нетерпеливые старались угадать, какого рода действо их ожидает.

Наконец, когда толпа уже изрядно завелась, на помост вышел мордатый глашатай в королевских цветах. Натужась так, что круглая физиономия запылала закатным солнышком, он объявил: