Александр Золотько - Последняя крепость Земли

Внутреннюю границу они пересекли неожиданно легко. Почти без шума. Почти. В конце концов, никто этого придурка из Вспомогательной службы не заставлял хвататься за пистолет. Пока он просто тупо смотрел на три ствола, все еще могло для него пройти относительно просто. Ну, там, получил бы по голове, максимум – легкое сотрясение. Николка гарантировал, что умеет бить аккуратно, но сильно, и у Евсеича не было причин ему не верить.

Умом Николка за неделю знакомства поразить Евсеича не смог, а вот своими физическими данными… И еще тем, что умел соизмерять свои усилия с необходимостью. Движения у него были точными и рациональными.

Когда охранник потянулся к кобуре, Николка шагнул вперед и плавно, словно боясь испугать того резким движением, провел своим ножом охраннику по горлу. И успел подхватить падающее тело. И плавно, словно оно ничего не весило, положил тело на пол коридора. И только после этого оглянулся на Евсеича, чуть виновато пожал плечами.

А хрен тут виноватиться, подумал Евсеич. Если этому покойнику из Вспомогательной службы захотелось погеройствовать, если он решил, что тарелка похлебки за прислуживание Братьям достаточный повод, чтобы убить или быть убитым… Туда ему и дорога.

Всем им, уродам, туда дорога.

А им, Евсеичу, Николке и Ржавому, дорога через Ничью землю и Внешнюю границу. Там через лес еще сотню километров и…

Что будет потом, Евсеич старался не думать. Знал, что там может начаться всякое, мысленно готовился к этому, но старался об этом не думать. Искоса поглядывал на подельников и молчал.

Те тоже молчали.

Да и что разговаривать? Нужно идти, внимательно глядя под ноги и не упуская из виду рук приятелей. И старательно держа свои руки подальше от оружия. В принципе…

В принципе, пока они не дойдут до места, стрелять друг другу в спины и резать горла смысла нет. Как сказал перед самым началом похода Ржавый, экономически невыгодно.

Вьюк у каждого получился тяжеленный, килограммов по семьдесят, ничего больше на спину взвалить не получится. Замочить приятеля – потерять все, что тот на себе тащил. А это, считай, семьдесят килограммов денег. А то и больше, намного больше, если в лоснящихся черных пакетах, извлеченных из хранилища, действительно то, ради чего они собственно и пошли.

Тогда у них в мешках – чистое золото или даже по семьдесят килограммов бриллиантов. Свободно.

На первом и единственном привале Николка потискал один из пакетов, прижавшись к нему ухом.

– Скрипит, – радостным шепотом сообщил Николка. – Скрипит, падла!

– Или там Зеленая крошка, – с невозмутимым видом сказал Ржавый.

Николка насупился и спрятал пакет обратно в тюк.

Привал они сделали, отойдя километров десять от Внешней границы. Очень хотелось двигаться без остановок, но стимуляторы тоже нужно было принимать с паузами. Рывок, сутки работы на пределе, потом обязательно пауза. Хотя бы часов десять.

Евсеичу довелось видеть человека, принявшего две дозы стимулятора подряд. Всего две дозы без паузы.

…Пустые глаза, дергающаяся голова и слюна, бегущая бесконечной струйкой из уголка рта…

Экскурсия в клинику произвела должное впечатление, экспериментировать не хотелось совершенно.

Десять часов ночевки длились, казалось, бесконечно, боль распирала мышцы изнутри так, что кожа чуть ли не лопалась от напряжения.

Они лежали вокруг термобрикета, под маскировочной пленкой, и молчали.

Через десять часов, опять-таки не обменявшись ни словом, собрали вещи, аккуратно свернули, положили внутрь свертка капсулу и зарыли все в песок под камнем. Глубоко зарыли, метра на полтора, хотя, как говорил заказчик, можно было просто присыпать землей. Капсула вещи не сжигала, выдавая место жаром, а просто разлагала. В пыль, в молекулы, в атомы… Как именно? А хрен его знает. И знать даже неинтересно.

Достаточно нажать на еле заметную кнопку на конце капсулы и провернуть утолщенную ее часть, пока капсула не начнет мелко бесшумно вибрировать. И все.

Дочка говорила Евсеичу как-то, что такие вот штуки решали проблему утилизации мусора. В смысле могли решить, если кто-то стал бы их тратить на подобную фигню.

Евсеич о таком раньше только слышал, и, когда перед рейдом ему вручили ярко-зеленую палочку размером с палец, мелькнула мысль, скользнула где-то там, глубоко в мозгу, что слишком уж все получается затратным, что от продажи одного только снаряжения он мог получить столько, что потом всю жизнь можно было спокойно сосуществовать.

Не жить, сейчас так говорить было немодно, сейчас молодняк и, блин, богема выражались именно так – сосуществовать. Типа – политкорректно, в рамках Соглашения и в русле политики Братского Сосуществования. Он Машку несколько раз одергивал, а потом и сам привык. Вот как в начале девяностых неожиданно прицепились ко всем идиотские фразочки-паразиты «как бы» и «на самом деле»… Я на самом деле как бы, думаю… блин… Так и это «сосуществовать» вкупе с десятками, а то и сотнями новых слов и словечек влезло в обычную, нормальную речь…

И тут тоже ничего не поделаешь.

Сразу после Встречи вообще казалось, что все будет новым. Или, если уж совсем быть точным, вначале казалось, что все – все! – закончилось. А потом уже показалось, что все – все! – изменится.

И там, и там ошибочка вышла. Блин. Ошибка.

Лес прямо от опушки пошел тяжелый, с густым, перепутанным подлеском. Вначале вперед выдвинулся Николка. Потом, километров через тридцать, тропу топтал Евсеич, а потом уж и Ржавый. По походке напряженной, по неровному дыханию Ржавого Евсеич понимал, что очень неприятно тому перед самым финишем подставляться под удар, но жребий они бросали еще перед стартом и назад отрабатывать было поздно.

Стимулятор стимулятором, но усталость все-таки брала свое.

Наверное, поэтому Евсеич сразу и не понял, что произошло.

Тюк Ржавого, маячивший впереди столько километров, вдруг замер, оказался перед самым лицом Евсеича.

– Твою мать, – пробормотал Евсеич.

Ржавый стоял, его тюк перекрывал обзор, обойти справа или слева не давали переплетенные ветки колючего желто-красного кустарника.

– Что там? – тихо спросил Николка сзади.

– Что там? – похлопал Евсеич ладонью по тюку Ржавого.

Тюк чуть качнулся, что-то стукнуло впереди, будто камень упал на землю. Рука Евсеича легла на рукоять пистолета.

Ржавый шагнул вперед, еще раз – и отступил в сторону, открывая Евсеичу путь. И открывая заодно обзор.

Поляна. Небольшая, метров двадцать в диаметре. Деревья и кусты, обступившие ее, слились в пеструю стену, как бывает в ухоженных парках. Или, наверное, в джунглях. Солнце, стоявшее почти в зените, ярко освещало поляну с дубом посередине и человека, стоявшего перед деревом.