Бен Бова - Орион и завоеватель

Он взглянул на меня, моргнул, а потом порывистым жестом отослал слугу. Невысокий и худой – едва ли не изможденный, – Аристотель напоминал подземного карлика: крупная голова с высоким лбом венчала убогое тело. Темные волосы философа поредели, борода была опрятно подстрижена. Небольшие глаза постоянно моргали, словно ученому было больно смотреть.

– Так ты и есть тот, которого зовут Орион? – спросил он голосом, на удивление глубоким и сильным.

– Да, я Орион, – отвечал я.

– Чей сын?

Я мог только пожать плечами.

Он улыбнулся, показав неровные желтые зубы:

– Простите меня, молодой человек, за неудавшийся фокус. Мне уже приходилось иметь дело с людьми, лишившимися памяти. Если ошеломить их вопросом, они могут ответить не думая, и память немедленно возвращается к ним, во всяком случае, отчасти.

Аристотель усадил меня на табурет возле рабочего стола и принялся обследовать мою голову, освещенную полуденным светом, проникавшим через высокое окно.

– Шрамов нет, – пробормотал он, – признаков ранения головы тоже.

– На мне все заживает очень быстро, – сказал я.

Ученый пронзил меня проницательным взглядом:

– Ты это помнишь?

– Нет, – отвечал я правдиво. – Я просто знаю это… Как ты знаешь мое имя.

– И ты забыл всю свою жизнь, кроме самых последних дней?

– Да, словно бы родился взрослым. Я помню себя лишь среди наемников Диопейгеса на равнине возле Перинфа… Это было чуть более недели назад.

– Значит, родился взрослым со щитом и копьем в руке, – сказал он, чуть улыбнувшись. – Подобно Афине.

– Афине? Ты знаешь ее?

– Я знаю всех богов, Орион.

– Мне снятся они.

– В самом деле?

Я помедлил, не зная, сколько можно сказать ему. Что, если ученый сочтет меня безумным? Или усмотрит предательство в том сне, когда Олимпиада-царица предстала передо мной в облике Геры-богини? Неужели она действительно хочет, чтобы я убил царя?

– А какова из себя Афина? – спросил я.

Аристотель моргнул несколько раз.

– Обычно ее изображают в броне и шлеме. Фидий изваял ее огромную фигуру со щитом и копьем. На плече богини сидит сова, символ ее мудрости.

– Но лицо, – настаивал я. – На кого похожа Афина?

Глаза Аристотеля расширились.

– Она ведь богиня, Орион, никто из смертных не видел ее.

– Я видел.

– Во сне?

Понимая, что проболтался, я ответил коротко:

– Да.

Глядя на меня, Аристотель задумался, слегка склонив к хрупкому плечу огромную голову.

– Она прекрасна? – спросил наконец ученый.

– Бесконечно… Глубокие серые глаза, волосы словно полночь, все лицо ее… – Я не мог подобрать слов, чтобы описать мою богиню.

– Итак, ты любишь ее, Орион? – спросил Аристотель.

Я кивнул.

– А она любит тебя… в твоих снах?

Я знал, как любила меня Афина среди заснеженных беспредельных просторов ледникового периода. А потом – в зеленых лесах Рая. Мы любили друг друга целую вечность – в пыльных лагерях Великого хана, в залитом электричеством городе цивилизованной Земли, на берегах Метанового океана самой крупной из лун, вращавшихся вокруг украшенного кольцами Сатурна.

Но об этом я умолчал. Аристотель уж точно решит, что имеет дело с безумцем, если я выложу хотя бы сотую долю моих видений-воспоминаний. Поэтому я ответил просто:

– Да. В моих снах мы с ней любим друг друга.

Должно быть, ученый ощущал, что я о многом умалчиваю. Беседа наша продлилась до сумерек, когда слуги неслышно скользнули в комнату, чтобы зажечь масляные лампы. Впустивший меня в дом лысоватый дворецкий что-то шепнул хозяину.

– Тебя ждут в казарме, Орион, – сказал мне Аристотель.

Поднявшись с табурета, я удивился: разговор затянулся настолько, что мышцы мои затекли.

– Благодарю тебя за потраченное на меня время, – сказал я.

– Надеюсь, что я все же помог тебе.

– Да, пусть и немного.

– Приходи ко мне. Я почти всегда дома и буду рад видеть тебя.

– Спасибо, – отвечал я.

Обойдя длинный стол, Аристотель проводил меня до дверей комнаты.

– Скорее всего ключ к твоей памяти спрятан в твоих загадочных сновидениях. Случается, люди видят во сне такое, о чем наяву даже не смеют и думать.

– Боги обращаются к снам, чтобы объявить смертным свои желания, – предположил я.

Аристотель улыбнулся и тронул мое плечо.

– У богов найдется рыбка покрупнее нас с тобой, Орион, если они правда вникают в людские дела. Боги слишком заняты, чтобы обращать на нас внимание.

Слова ученого попали в цель: не знаю почему, но я чувствовал, что он прав, оставалось лишь удивляться его мудрости. И вместе с тем Аристотель ошибался: у богов нет более интересного занятия, чем вмешиваться в людские дела.

Меня вызвали в казарму, потому что в тот вечер я был назначен на дежурство. Почти все телохранители царя отправились по своим домам, разбросанным по всему городу. И те воины, что оставались во дворце, были вынуждены подобно статуям украшать долгие и шумные пиршества Филиппа, посвященные главным образом винопитию.

Из числа знатных македонцев в ту ночь стоял в карауле чуть ли не один Павсаний. Он брюзжал, напоминая, что мог бы сейчас быть среди пирующих, а не стоять рядом с нами в броне и шлеме, пока его друзья напивались до оцепенения.

– Ничем я не хуже их, – бормотал он, проверяя мой внешний вид: мы снарядились как в бой и взяли с собой щиты.

Меня поставили возле главного входа в пиршественный зал. В огромном очаге по одну сторону просторной палаты ревел, пожирая дрова, огонь, но не для того, чтобы готовить еду. Даже летом ночи в Македонии оставались прохладными. Взмокшие слуги носили яства на громадных блюдах и расставляли их на столах, а псы, устроившиеся у камина, смотрели на людей голодными глазами, в которых мерцали кровавые отсветы пламени.

Филипп возлежал в парадной части зала. Ложе царя поднималось над полом с изображением мозаичного льва, выложенным разноцветной галькой и потрясавшим своим правдоподобием. Возле стола его находились полководцы Парменион, Антипатр и Антигон, седой и тощий, как старый волк. Как Филипп, Антигон потерял глаз в бою.

Пировали, конечно, только мужчины… по началу. Женщины прислуживали. Среди них попадались молодые и стройные, эти улыбались, ощущая на себе похотливые взгляды, сопровождаемые смелыми жестами. С прислуживавшими юнцами обращались подобным же образом. Сам же Филипп щипал за мягкое место молодежь обоего пола. Вино лилось рекой, хохот и грубые шутки сопровождали каждый глоток. Я заметил, что Александра не было среди пировавших, его молодых Соратников тоже. Сегодня царь пировал со своими друзьями, товарищами по оружию и родней – близкой и дальней. Среди таких родственников был Аттал, жирный вождь клана горцев, с глазами-пуговками, которому, как утверждали, принадлежал самый большой дом во всей Пелле и самый многочисленный табун коней в Македонии. А еще у Аттала была четырнадцатилетняя племянница, которой он раздразнивал Филиппа, словно наживкой на крючке, – так говорили в казарме.