Руслан Мельников - Пески Палестины

Потом коридор закончился.

Массивной запертой дверью. И стеной. В стене — пулеметная амбразура. Хорошая позиция — весь коридорчик простреливается.

Между дверью и бойницей стоит офицер в чине гаупштурмфюрера. С «вальтером». В кобуре. Зыркает пытливым взглядом. Не стреляет. По тевтонским крестам и балахонам медиумов здесь стрелять не принято. Сразу, по крайней мере. Сначала поговорят. Как минимум.

Они приблизились. Офицер отсалютовал.

Джеймс ответил, не дожидаясь знака Бурцева, — быстро учится, брави. Два «хайля» нацистского приветствия слились в один.

— Я смотрю, ваш цайт‑тоннель заработал, господин медиум? — дружелюбно хмыкнул гауптштурм‑фюрер.

Вообще‑то смотрел он на Бурцева. Прямо пожирал глазами. Еще бы! Ожившая история топчется перед запертой дверью. И от гаупштурмфюрера зависит: впускать — не впускать.

— Я‑я, — быстро и не особо вникая в вопрос, ответил брави.

«Да‑да»‑коротко и деловито. Джеймс имел сейчас вид порученца по особо важным делам, которому недосуг вести долгие разговоры. Но и гауп‑штурмфюрер службу знал. Спросил, что положено: куда, мол, зачем? Лицо у этого вояки было поживее, чем у часовых хронобункера, взгляд — повнимательнее. И подобострастия в том взгляде поменьше. И из‑за плеча немца совсем уж негостеприимно торчит пулеметное рыльце.

Личная охрана рейхсфюрера, — так говорил Ганс. Прежде чем брави успел ляпнуть лишнее, Бурцев выступил вперед. Звеня металлом, шаркая шпорами. Вновь привлекая все, абсолютно все внимание фрица к своей персоне. Заговорил — громко, уверенно, с должной долей рыцарской спеси, с необходимой толикой почтительности в голосе:

— Брат во Христе! Я должен без промедления видеть вашего гроссмейстера.

— Гроссмейстера? — поднял брови немец. — Какого еще гроссмейстера?

Шахматного, мля!

— Гроссмейстера благочестивых Хранителей Гроба. Рейхсфюрер — так его здесь называют. Брат Рудольф, прибывший со мной из Иерусалима, — Бурцев указал на сопровождающего, — любезно согласился проводить меня к нему, дабы…

Его перебили. Не очень вежливо:

— А соблаговолите‑ка для начала снять шлем, господин рыцарь. И вы, э‑э‑э… брат Рудольф, тоже поднимите капюшон.

Сердце в груди Бурцева застучало часто‑часто, сильно‑сильно. Неужто заподозрил что? Или пустая формальность? Скорее уж второе. Вряд ли гаупт‑штурмфюрер, охраняющий подступы к допросной камере, знает в лицо магистров братства Святой Марии и медиумов эзотерической службы СС.

Ладно. Пожалуйста, хэр гауптштурмфюрер, любуйтесь. Если это что‑то вам даст. Топхельм снят. И оттягивает правую руку. Так задумано: чтоб в случае чего шлемом тем, под пять кагэ, да в морду офицеру. Бурцев важно надувал щеки. Бурцев смотрел надменно и раздраженно. Бурцев играл роль оскорбленного магистра.

Брави тоже скинул капюшон. О, папский шпион и профессиональный убийца умел владеть лицевыми мышцами! Кроткое лицо с легкой гримаской удивления — неужели не верят? — предстало перед стражем.

Наверное, эсэсовца интересовали не столько их физиономии, сколько реакция на проверку. Реакция его устроила. Фейс‑контроль был пройден благополучно. Гауптштурмфюрер стрельнул внимательными глазками на одного, на другого, кивнул удовлетворенно, махнул рукой, дозволяя надеть шлем и капюшон, если есть желание.

У Бурцева желание было: оруженосца нет, коня с седельной сумкой тоже, а держать тяжеленный топхельм на весу неудобно. Ну и главное, конечно, спрятать бы поскорее чувства и эмоции в ведрообразную раковину со смотровой щелью.

Джеймс также предпочел набросить капюшон.

— Итак, зачем вам понадобился господин рейхс‑фюрер, ну, то есть гроссмейстер?

— Чтобы поведать о надвигающейся опасности, — ответил Бурцев.

Гауптштурмфюрер еще раз окинул взглядом его доспехи, измятый, измазанный плащ, крест Тевтонского ордена.

— А мне вы ничего не желаете поведать, а, гм… брат во Христе? Кто вы такой?

— Магистр германского ордена Святой Марии в Иерусалиме Генрих фон Хохенлох! — отчеканил Бурцев.

Эсэсовец изменился в лице.

— Фон Хохенлох?! Как? Еще один? Я сегодня уже впускал в эту дверь Генриха фон Хохенлоха вместе с сопровождающим. Магистр ожидает сейчас встречи с господином рейхсфюрером.

— Вы впустили в свою подземную крепость самозванца! — скорбно изрек Бурцев. — И я молю Господа, чтобы коварный враг, подло прикрывающийся моим именем, не успел сотворить свое черное дело, пока я вынужден тратить время на беседу с вами, брат во Христе.

— Дело? Черное? — Гауптштурмфюрер подобрался, подтянулся.

— Иерусалим пал, — печально продолжал Бурцев.

Немец ничуть не удивился, не проявил интереса. Кажется, он уже был в курсе…

— Полчища Князя Тьмы хозяйничают ныне на улицах Святого Города, — юродствовал Бурцев.

Но и это не проняло эсэсовца.

— А орды сии именуют себя Красной армией.

— Что‑о‑о?!

А вот это фрицу было внове. Об этом визитер из прошлого — настоящий фон Хохенлох — вряд ли кому рассказывал. На такое у тевтонского магистра попросту не хватило бы фантазии.

— Как‑как они себя именуют?

— Красная армия. А во главе этих адовых сил стоит великий маг, имя которому Полковник, — добил Бурцев.

— Пол‑ков‑ник?!

— Полковник, — зловеще прогудел Бурцев из‑под шлема. — Полковник Исаев!

— Это правда? — Встревоженный гауптштурмфюрер повернулся к Джеймсу.

— Я‑я, — закивал брави.

«Да‑да» — чем, собственно, и ограничивалось все красноречие «брата Рудольфа». Гауптштурмфюрер поверил. Ну, так казалось, по крайней мере. Либо старонемецкий Бурцева звучал убедительно, либо тевтонский наряд, носивший явные следы недавнего сражения, сыграл должную роль.

Офицер СС повернулся к пулеметной амбразуре. Выкрикнул приказ:

— Открыть!

Запертая дверь отворилась. Все‑таки Красная армия и полковник Исаев — это серьезно. Это здесь отпирает любые засовы.

— Рейхсфюрер запретил его беспокоить, но вы будете первыми, с кем он встретится, когда освободится, — пообещал гауптштурмфюрер. — А пока следуйте за мной. Оба.

Они проследовали. Мимо МG‑42 на треноге. Мимо двух пулеметчиков у амбразуры. Бурцев отметил: у каждого, как и у офицера, кобура с «вальтером» на боку.

Провожатый, звякнув ключами, отворил еще одну дверь. Такую же массивную, как первая, и — да, похоже, что совершенно звуконепроницаемую. Наверное, местные тюремщики желали, чтобы застенки эти погребли не только пленников, но и их крики, проклятия, мольбы и признания. Прошли по безлюдному коридорчику с десятком пустующих камер.

Следующая звуконепроницаемая дверь‑перегородка… Очередное бряцанье ключей.

Вошли в комнату. Квадратную. Не большую, не маленькую. Хорошо освещенную, покрашенную в светлые радостные цвета, но все же унылую, как больничный покой. Здоровенная — на полстены — решетка напротив не добавляла оптимизма. Решетка висела на массивных петлях и, видимо, тоже открывалась. По необходимости. Гауптштурмфюрер запер за ними дверь.