Наталья Игнатова - Пыль небес

Загадка!

Тиру было тридцать пять. Примерно. Он так и не определился, какой день года считать своим днем рождения. Старогвардейцы решили, что это день, когда Шаграт подарил ему свою картину. Выбор не хуже прочих, так что он не спорил.

Непонятным и настораживающим фактом было то, что в свои примерно тридцать пять он все еще выглядел так же, как в двадцать восемь. А в двадцать восемь он выглядел на двадцать с небольшим. И никаких перемен во внешности до сих пор не наблюдалось. Это становилось просто-таки неприличным. Падре, Риттер, Мал, начавшие службу мальчишками, повзрослели и возмужали. Они не скоро состарятся – посмертные дары замедляют старение, хоть и не останавливают совсем – но, по крайней мере, эти трое достигли расцвета сил. А он мало того, что с самого начала был мельче их, теперь казался еще и моложе.

Как и почему при таких раскладах Старая Гвардия продолжала к нему прислушиваться, было загадкой. Но куда большей загадкой было то, что с ним происходило? Или не происходило? И почему?

Казимир тоже не старел и не менялся, но Казимир и был нестареющим. Дракон все-таки нелюдь, вроде эльфов или шефанго. А Тиру пообещали смерть от старости.

Он не помнил, когда и где происходил разговор с… существом?.. Да, с существом, называвшим себя его создателем, но твердо знал, что разговор этот был, и помнил все, что тогда услышал. Он должен был состариться и умереть – это в том случае, если не погибнет в бою. Старение, однако, откладывалось на неопределенный срок, и черт бы с ним, со старением, но повзрослеть хоть немного точно не помешало бы.

– Осиротели мы, – загрустил Падре, когда закончилась громкая развеселая свадьба, на которой гуляла вся Гвардейская улица. – Что ж теперь начнется-то? Мы в «Антиграв», а Мал – домой. Мал домой, а мы – в «Антиграв». Одни!

– Минус один – плюс один, – изрек Риттер, старательно казавшийся лишь слегка пьяным, – надо Суслика пить учить. Тогда все сойдется.

– Ни хрена себе арифметика, – опасливо прокомментировал Тир и отступил к Блуднице, – отставить учить Суслика! Лучше подумайте, как мы без Мала неделю летать будем. Ему же отпуск дали.

– Не женись! – хором сказали друг другу Риттер и Падре.

И оба изумленно примолкли.

На фоне общего повышения романтичности, которое (повышение) Тир считал тихим помешательством, он и не уследил за Шагратом.

Тот некоторое время назад стал пользоваться успехом у человеческих женщин. Осознав сей вопиющий факт, Тир чуть было не поставил крест на своей способности понимать людей. Однако, поразмыслив, пришел к выводу, что некоторых женщин просто-напросто тянет на экзотику, а дикий лесной парень Шаграт, хоть и зеленый и страшный, в делах амурных, по слухам, отличался, во-первых, выносливостью, во-вторых, первобытной звероватой непосредственностью.

Тир с некоторым страхом ждал, что Шаграт заведет долгосрочный роман, потому что не представлял, как будет объяснять себе этот случай. Но пока что обходилось. Даже самые страстные любительницы экзотики не способны были выдержать орка дольше месяца.

Еще Шаграт выучился читать про себя, почти не шевеля губами, и малость на это дело подсел. Он как и прежде на первое место ставил полеты, на второе – кабак, а на третье, питая страстную любовь к фильмам, – записи передачи «В гостях у сказки», специально для него сделанные Тиром на мнемографе, но где-то месте на пятом или седьмом, почти сразу вслед за женщинами, расположил книги. Читал преимущественно сказки, верил в них безоговорочно и иногда озадачивал вопросами, на которые просто не существовало ответов.

После свадьбы Мала прошел примерно месяц, когда Шаграт подкатился с вопросом:

– Суслик, а зачем люди женятся?

– А орки зачем? – машинально среагировал Тир.

На что надеялся? На то, что зеленый шовинист примет предложенную аналогию? Дурак наивный.

– Орки, – сказал Шаграт, – это орки. Ты нас с людьми не равняй. У нас все по уму. Если красивая, если кормить можешь, пошел к ее матери, сказал: хочу, чтобы моя была. Мать у нее спросит, согласная, нет? Если согласная – в свой дом берешь. Другую красивую увидел, кормить можешь – опять к матери идешь. Теперь две жены – обе твои. Ты их кормишь, они по хозяйству, ну и красивые, ясен хрен, всем завидно.

– И так N раз? – предположил Тир.

– Сколько получается, столько и раз, – отрезал Шаграт.

Тир заподозрил, что говорят они о разном, но уточнять не стал.

Орочьих женщин он видел в Хорне и знал, что у своей среднестатистической соотечественницы Шаграт легко пройдет под грудью. С учетом этого рассуждения о красавицах и их количестве превращались в чистой воды теорию.

Пожав плечами, Тир сообщил, что у людей примерно так же, только по обычаям Вальдена или Радзимы в жены можно взять лишь одну женщину.

За это разумное и терпеливое объяснение он удостоился взгляда, полного глубокой жалости.

– Суслик, – протянул Шаграт, – ты загнался. Ты сам посчитай, раз математику любишь, насколько все больше, чем одна?

Честно попытавшись вникнуть в вопрос, Тир надолго задумался. Неопределенность величины «все» сбивала с толку. Впрочем, если речь шла только о человеческих женщинах, величина становилась определенней, а если отбросить тех, кто был для Мала слишком экзотичен, то потратив некоторое время на сбор информации, на вопрос Шаграта можно было бы ответить… На этом этапе размышлений Тир понял, что Шаграту не нужен был точный ответ. Шаграт всего лишь имел в виду, что Мал променял возможность поиметь всех женщин в пределах досягаемости на одну-единственную, которой обязался хранить верность.

– А еще, – добавил орк, подумав, – прикинь, заболеет она и откинется? Мал наш тоже тогда помрет. Или наоборот – собьют Мала. Тогда бабе его кранты.

– Подожди, – попросил Тир, – подожди, не объясняй, я сам догадаюсь. «Жили счастливо и умерли в один день», точно?

– Ну. Если несчастливо, то, может, не в один, но на кой оно тогда надо?

– Не все в сказках – правда. И не знаю я, зачем люди женятся. Я же не человек и жениться не собираюсь. Вот что, – Тир сам себе пообещал конфету за сообразительность, – спроси у Падре, – еще одна конфета – за грамотную подставу ближнего, – он наверняка в курсе. Священник же.

На том разговор и закончился. Но у Шаграта была хорошая память и похвальное стремление докапываться до истины. Он выбрал время и обратился с вопросом к Падре. Неизвестно, что тот рассказал, и неизвестно, какие мыслительные процессы включились в Шагратовой голове, однако недели полторы спустя Шаграт озадачил Старую Гвардию сумасшедшей идеей: