Виталий Сертаков - Демон и Бродяга

Но представление еще не завершилось. Повар Хо чистил рыбу, молниеносно вращая ее на своем столе. Выкинул какие-то кости, смел чешую, затем обмотал себе кисть руки мокрой тряпкой и отдал быстрое приказание. Мальчишки сняли крышку со сковороды. Держа рыбину за голову, Повар Хо опустил ее туловище в кипящее масло; спустя минуту на плоском блюде напротив Коваля двигал жабрами и глазами… живой карп.

Варвара охнула, перекрестилась. Буба обрадовался, захохотал.

– Это великое искусство, – с серьезным лицом похвалил Бродяга. – Далеко не всякий повар способен разделать и зажарить рыбу, не затронув нервный узел.

Пришлось есть. Спустя минуту от карпа мало что осталось, и Коваль с некоторой тревогой ожидал смены блюд. И вот, смена блюд состоялась, еще издалека нос бывшего Клинка уловил нежный аромат мяса, приправленного диковинными специями. Внесли красочное блюдо, полное жаркого, с ручками, оформленными в виде русалок и сказочных монстров. Смуглая девушка заиграла на неуклюжем струнном инструменте, другая запела тоненьким голоском.

«Интересно, в каком музее сперли», – вяло проявил бдительность президент. Повар Хо снял пробу, замер с высоко поднятым половником. Гости кивнули, разрешая себя кормить. По мере заполнения тарелки рот Артура непроизвольно заполнялся слюной, так аппетитно все это выглядело.

– Битва тигра с драконом, – радостно объявил мажордом, дворецкий и, как потом выяснилось, банщик в одном лице.

Бродяга напрягся. Точнее, напрягся его пищевод, а внешне старец остался сама любезность. Он приветливо перебрасывался шутками с хозяином дома, легко переходя с русского на китайский. Варвара тыкала палочкой в тарелку, делая вид, что чрезвычайно увлечена музыкой. Антип и Лука вежливо положили себе по кусочку. Один Буба радостно уминал жаркое за обе щеки.

– Битва тигла с длаконом, – любезно повторил хозяин, специально для Артура. Затем Повар Хо уселся напротив и, не сводя глаз со своего визави, движением фокусника извлек откуда-то теплую еще кошачью шкуру. Шкуру жирного полосатого кота с отрубленными задними лапами.

– Я училася делать это изысканная блюдо много лет, – пояснил хозяин, с явным удовольствием наблюдая за реакцией гостей. – Для того стобы мясо тигла стало незным, кошкам следует в ланнем детстве отрезать лапки. Змею тозе следует готовить особым способом. К созалению, здесь, на севере, непросто достать нужную змею, стобы блюдо заиглало всеми класками вкуса… Я опечален, сто моя духовный брат, послушник храма, так мало кусает. Неузели мое сталание не плинесло вам услады?

Антип зажал ладонью рот и опрометью бросился вон из комнаты. Музыкантша в уголке запиликала веселую мелодию. Буба радостно замычал с набитым ртом и попытался пуститься в пляс.

– Принесло усладу, еще какую, – Коваль отхлебнул горячей водки и, не глядя, стал глотать борющихся тигра и дракона. – Чем еще порадуешь, хозяин?

– Для особых гостей мы подаем мозги обезьяны, – осклабился Повар Хо. Его рот был полон золотых коронок.

Варвара издала нечленораздельный звук, вскочила и последовала во двор за Антипом. Лука пока крепился, налегал на спиртное. Буба, забыв о приличиях, наяривал третью порцию.

– Обезьяна тоже живая? – на всякий случай осведомился президент.

– Пока – да, – оживился хозяин. – Мой плекрасный гость зелает ее осмотреть?

Повар Хо потянулся к следующему блюду, накрытому салфеткой.

– Прекрасный гость желает побыстрее отправиться в путь, – не слишком вежливо оборвал Коваль. – Мы очень торопимся. Я хотел бы убедиться, что китоврасу будет оказана помощь.

– Осень толопитесь? – рассмеялся китаец. – Осень толопитесь. Осень толопитесь. Если позволит мой духовный брат, послушник храма Девяти сердец, я замечу, сто толопиться вам некуда.

– Это еще почему? – Артур перестал чувствовать вкус кошатины.

– Потому сто ты спас молодая глупая сусество, обитавсее по ту столону. Это огломная редкость, на тебе печать удачи, Белый царь… Сегодня в полночь мы велнем существо в зеркало, но к тебе придут те, кто надел ему амулета.

…В полутора тысячах километров от Читы, в пропахшей ароматной пихтой келье горного дацана, стоящего на самой окраине Иркутска, проснулся человек.

Он резко приподнялся, скинул одеяло и разжег керосиновую лампу. Это был крепкий мужчина, бурят средних лет, с круглым приветливым лицом. Мужчина посидел несколько мгновений зажмурившись, слегка поводя кончиками пальцев, словно перебирая невидимые струны. Когда он открыл глаза, лицо его заметно омрачилось. Он быстро облачился в аккуратную желтую рясу, прикрыл татуированный череп капюшоном и выскользнул в сонную тишину монастырских коридоров.

Почти беззвучно он преодолел несколько коридоров и лестниц; он двигался настолько незаметно, почти плыл над землей, что даже не заворковали ночевавшие на стропилах лестниц голуби. У нужной двери монах остановился и задержал дыхание. За толстой дверью тоже не спали. Монах мгновенно различил слабые звуки, которые сопутствуют только бодрствующему человеку, – шелест книжной страницы, треск оплывающей свечи, поскрипывание сандалий на ногах, еле заметный хруст в суставах.

Человек с татуированной головой слышал много звуков, которые не различило бы обычное, нетренированное человеческое ухо. Слышал, как плескались пресноводные тюлени в озере, как бродил в войлочных сапогах по тропинкам, присыпанным опилками, часовой, как за несколько километров от дацана, в центре города, хлопали о стол картами ночные картежники с красными от бессонницы глазами и потными руками.

Но человек в капюшоне не интересовался игрой в карты, его занимали совсем иные игры. Он замер, снова и снова прислушиваясь к раскатам далекого металлического хохота. Хохот не смолкал. Он катился волнами, распространяясь от невидимого центра, как расходятся вонючие круги от камня, брошенного в яму с нечистотами. Почему-то сравнение с камнем в чистой воде монаху не пришло в голову.

– Войди, брат Цырен, – негромко произнесли за дверью. – Долго ты будешь мерзнуть?

– Вы тоже не спите, почтенный боболама? – Цырен склонился в традиционном приветствии.

– В моем возрасте сон – это непозволительная роскошь, – седовласый старец посмотрел на вошедшего поверх двух пар очков, надетых одни на другие. В комнате у настоятеля, помимо камина, грела воздух походная чугунная печка, а сам он покоился в глубоком кресле, закутавшись в несколько одеял. Боболаму окружали сотни книг, они чинно стояли на полках, небрежно валялись на полу, занимали все свободное пространство стола.

– В моем возрасте приходится дробить время более жестко, чем я это делал двадцать лет назад, – полушутливо пожаловался старик. – Впрочем, ты сам неплохо знаком с тем, что такое время…