Пол Филиппо - Стимпанк

– Дагон! Дагон! Дагон!

В 1796 году, еще до рождения Агассиса, его ментора Жоржа Кювье попросили спуститься в гипсовый рудник на Монмартре. Рабочие раскопали там кости такого размера, что они могли принадлежать лишь существу, ростом много больше любого ныне живущего слона. Осмотрев находку, Кювье объявил, что это кости ископаемого животного, погибшего в результате природной катастрофы. В следующие пять лет его призывали обследовать много других окаменелостей, включая гигантские маастрихтские челюсти, привезенные из Германии армией революционной Франции.

В бытность свою учеником Кювье Агассис и сам видел немало таких пыльных костей.

И потому хладнокровный швейцарский натуралист первым узнал нависшее над ними существо, хотя его скелет и был одет мясистой плотью и чешуйчатой кожей.

– Это не сверхъестественное чудовище, друзья! Это всего лишь вымерший морской ящер, ихтиозавр!

– Я бы шказатъ, он не слишком-то фымер, – слабо пробормотал Цезарь.

Капитан Дэвис присоединил свой голос к Агассису:

– Стреляйте по нему изо всего, что у вас есть, ребята! С «Бибба» загремели пушки. Взлетел в ночь бьющий без промаха гарпун Мелвилла. Град стрел посыпался из лука вождя Каймановая Черепаха. Эхом отдавались выстрелы из десятков пистолетов. И наконец бомба Костюшко, описав высокую дугу, бессильно взорвалась у шеи чудовища.

Эта атака подействовала на ихтиозавра не более чем град горошин. Он только водил взад-вперед головой на огромной шее, что-то выискивая.

Тут из толпы выступил Мориц.

– Вам, империалистам, ничего, кроме силы, не ведомо. Дайте мне попробовать с ним договориться! Эгей, создание! Я представляю пролетариат…

Привлеченный, по всей видимости, скулежем социалиста ихтиозавр опустил голову, чтобы присмотреться к нему поближе.

– Видите…

В мгновение ока чудовище проглотило Морица Дезора.

Остальные застыли. В пораженном молчании они ждали, что вот-вот ихтиозавр пожрет всех, разобьет хвостом их корабль или и то, и другое разом.

Из задних рядов к морскому ящеру протолкалась Дотти. В поднятой руке она держала фетиш.

– Уходи, уходи, Дагон! Чтутлу приказывает тебе! Назад, в твои бездонные глубины! Усни на грядущие зоны!

Чудовище отпрянуло, точно напуганный щенок. Потом нырнуло, подняв такую волну, что она закачала и едва не потопила оба корабля. Люди повалились на палубу, как кегли.

Корабли перестали качаться, и все медленно поднялись на ноги. Прошло несколько мгновений, прежде чем до них дошло, что небо их пощадило. Но когда они это поняли, то огласили палубу звонкими криками радости.

– Гип-гип-ура готтентотке! Трижды ура Дотти! Ура-ура-ура!

Бывалые матросы плакали. Догберри обнимал вождя Каймановая Черепаха. Пуртале, Буркхардт, Жирар и Сон-рель, взявшись за руки, задирали колени на манер танцорок из мюзик-холла. Костюшко и Стормфилд отплясывали джигу. Цезарь обнял скромно улыбающуюся Дотти, которая прижимала к груди чудом оставшийся невредимым фетиш.

Тут появилась Лиззи и бросилась в объятия Агассиса.

– О, Луи! Вы были великолепны!

И она принялась целовать его снова и снова. Подошел Эдвард Дезор. Он один остался безучастен ко всеобщей радости. Агассису он деревянно сказал:

– Вы, и только вы, в ответе за смерть моего кузена. Вы поплатитесь за это, Агасс. Да, вы поплатитесь.

Поддернув спадающие панталоны, Агассис приготовился срезать наглеца холодной отповедью. И остановился. Просто не нашел в себе сил беспокоиться из-за угрозы Дезора. Конечно, этот человек может причинить ему неприятности. Но что они в сравнении с тяжким испытанием, которому он подвергся. Он обнимает свою будущую жену, он обрел знание о Космогоническом Локусе, теперь его будущее – и будущее креационизма – представлялось в самом радужном свете.

Но Агассис не мог предвидеть, что уже тогда человек по имени Чарльз Дарвин работал над книгой под названием «О происхождении видов», книгой, которая навечно свяжет человека с животным, впряжет в одну упряжку белых и черных и заменит возлюбленный креационизм Агассиса отвратительной идеей, называемой «эволюция», а самого Агассиса превратит к преклонным его годам в раздражительную, устарелую и всеми осмеянную окаменелость.

Если уж на то пошло, Агассис не смог даже предсказать события собственной брачной ночи, 25 апреля 1850 года, когда его застенчивая вторая жена повернулась к нему и сказала:

– У меня, Луи… у меня есть небольшое отклонение по женской части, о котором вас следует знать.

– Вздор, дорогая Лиззи. Вы само совершенство.

– Нет, дорогой, я немного отличаюсь от большинства женщин. У меня есть один врожденный недостаток. Как он называется, я узнала всего несколько лет назад. И мне так стыдно назвать его расхожим словом. Быть может, если бы я прошептала по-латыни…

– Скорей, дорогая. А потом мы отправимся в постель.

– Он… он называется sinus pudoris.

Детей у них никогда не было.

Walt end Emily Перевод. И. Гурова, 2005.

Утром 1 мая 1860 года мисс Эмили Дикинсон, Красавица Амхерста по ее собственному наименованию, проснулась, ощущая себя непостижимо встревоженной и настолько удрученной ночными фантомами, несказанностью оставленного ими осадка непонятных предчувствий, что, тихо покинув широкую кровать под пологом, чтобы не разбудить Карло, который все еще по-собачьи похрапывал в ногах кровати, она в белой ночной рубашке босиком прошлепала по камышовой циновке своей оклеенной цветастыми обоями спальни к своему столику вишневого дерева (со сторонами всего в восемнадцать дюймов, но легко вмещающего Всю Вселенную), за которым она ежедневно боролась со своими ранимыми и экстатическими стихами, и, даже не помедлив, чтобы сесть, написала следующие строки:

по завершении чего, испытывая некоторое облегчение, но и легкий паралич души, Эмили подошла к единственному окну в западной стене ее угловой комнаты на верхнем этаже «Усадьбы» (два южных выходили на Главную улицу) и распахнула ставни открытого окна, чтобы подкрепиться взглядом на свой изукрашенный пчелами сад и на соседний дом, носящий название «Лавры», где проживал ее любимый брат Остин с женой Сью, но вместо этого перед ней предстало немыслимое зрелище – которое тут же и навеки запечатлелось на ее ретинах, подобно последним земным предметам, увиденным умирающим, – дюжий волосатый бородатый варвар, совершенно и бесстыдно голый, если не считать черной с широкими обвислыми полями шляпы, мылся на ее сверкающем алмазами ухоженном газоне.