Йен Макдональд - Ночь всех мертвецов

Она не понимала. Она думала, что чем-то его расстроила.

Да, она его расстроила – но виноват был сам Сол. Он не мог сказать ей, почему внезапно сам себя изгнал из ее тепла. Он знал, что должен объяснить ей это, что это нужно – но не мог себя заставить. Он изменил выражение своей кожи на пассивную немоту и задумался о том, что за пятьсот долголет можно сделаться настоящим трусом.

Они – а вместе с ними и вечер – ворвались на Плато Небесной Глади, посреди которого высилось Небесное Дерево, несокрушимый черный луч, направленный прямо на глаз Уризена. Насколько хватало глаз, равнина мерцала огоньками и кострами транспорта и лагерей. Тепло-зрение зафиксировало миллион светляков; на этом последнем редуте собрались все обитатели Орка, кроме тех, кто предпочел уйти в землю. Вшитые в моухоу антисейсмические текторы оказывали отпор землетрясениям, терзавшим все прочие области планеты, но ярость толчков неуклонно усиливалась, предостерегая людей, что запас прочности иссякает. В конце концов Небесная Гладь треснет, как яйцо, а Небесное Дерево, обломившись, отскочит в космос, точно отрубленный нерв.

Идент Сола, удостоверявший его принадлежность к Пяти Сотням Отцов, позволил его флаеру покинуть спиральную очередь воздушных судов, летательных аппаратов и аэролюдей, которая обвивалась вокруг ствола Небесного Дерева, и занять привилегированное место на подъемнике. Флаер нагнал «челнок» на пятикилометровой высоте. Внезапная смена курса – теперь флаер несся к плоской стороне космического лифта. Была проведена синхронизация скорости с подъемником, который разгонялся все быстрее. Началось падение, от которого даже у бессмертных перехватило дух, возник крен: флаер ухватился своими зажимами за стыковочный сосок и повис, как клещ. После этого наступило долгое восхождение к небу.

Вынырнув из облака в стратосфере, Сол увидел, как над искривленным горизонтом планеты встает ослепительно белый бриллиант – Ульро. Пока еще маленький – не диск, но точка. Однако этот голый камушек, выжженный высококонцентрированным СО2 своей собственной атмосферы, был достаточно силен, чтобы выпихнуть в глубокий космос целую луну. Задрав голову к прозрачному тенту, Сол увидел изящные, усеянные огнями ветви Небесного Дерева, распростертые на сотни километров над ликом Уризена.

Сол Гурски нарушил молчание:

– Ты уже знаешь, что будешь делать?

– Ну, раз уж я здесь, то не уйду в землю. А ледяной флот меня пугает. Много веков быть мертвым, вмороженным в лед тектором. Похоже на смерть.

– Это и есть смерть, – сказал Сол. – Значит, отправишься на Уризен.

– Смена внешнего облика – только и всего. Еще один способ быть человеком. И преемственность – для меня это важно.

Он вообразил их прибытие: сила тяжести, все усиливаясь, тащит к планете спиральную вереницу вакуумно-прочных панцирей; между ними порхают искорки мыслеразговоров, нетерпения, упоения, страха, когда они скользнут по верхним слоям атмосферы и почувствуют, что их алмазную кожу лижет ионное пламя. Ления падает, горит на огне посадки, и ее пылающий след виден половине планеты. Антитепловой панцирь трескается, и она разворачивает крылья под вечный вой ветра, и с ревом включаются воздушно-реактивные двигатели в ее бесплодной матке.

– А ты? – спросила она. «Нежность», – говорила ее кожа. Его молчание и первая фраза после этого молчания сбили ее с толку – но все равно кожа твердила: «нежность».

– Я кое-что задумал, – туманно ответил он.

Но поскольку этот замысел означал, что они больше никогда не встретятся, Сол рассказал ей то, что узнал в Храме Памяти. Он пытался сделать это по-доброму, но все равно получилось подло, и все время, пока они не вышли из атмосферы и не оказались на полдороге к небу, она проплакала в гнездышке на корме флаера. Он поступил подло. Глядя, как звезды за куполом разгораются все ярче, он не мог сам себе объяснить, зачем это сделал. Правда, есть вещи, которые необходимо убивать Истинной Смертью, чтобы они никогда не возрождались. Она все плакала и плакала, а ее кожа потемнела до полной немоты, но когда она взлетит, у нее в душе уже не сохранится ни любви, ни жалости к мужчине по имени Соломон Гурски.

«Хорошо быть ненавистным», – подумал он, когда Небесное Дерево подняло его на свои озаренные звездами ветки.

Пусковой лазер отдыхал, баки реактивной массы опустели. Соломон Гурски падал, все больше удаляясь от солнца. Уризен и его дети остались далеко позади. Он держал курс на север, прочь от эклиптики. Его кормовые глаза различали новое тусклое кольцо вокруг газового гиганта, тихо сияющее в теплодиапазоне: миллионы адаптированных ждали на орбите своей очереди, чтобы стремительно слететь вниз, к новой жизни.

Наверное, она сейчас с ними. Он проводил ее глазами, когда она вошла в семя и была демонтирована собственными серводухами. Он видел, как семя взорвалось и вышвырнуло ее в космос, уже преображенную, и как она спалила свои жалкие килограммы реактивной массы на пути к Уризену.

Лишь после этого он ощутил себя вправе приступить к собственной трансформации.

Рой жизни. Могущество. Почти истина – но какая вопиющая ошибка. Она чуть ли не пела, говоря о свободе бесконечного парения в облаках Уризена, но ей больше не видать такой свободы, как а этот миг – сейчас, когда она полностью открыта космосу, а перед ней распростерлась вся галактика. Свобода Уризена – обман, ее цена обусловлена давлением и гравитацией. Она заточила себя в атмосфере и гравитации. Уризен – тоже планета. Человек-паразит из народа Пепельных погреб себя в толще планеты. Водный Синяя Мана, всласть отоспавшись во льду, разбудит к жизни лишь очередную копию стандартной модели. Планеты на планетах сидят и планетами погоняют.

Бесконечное множество способов быть человеком, подумал Соломон Гурски, удаляясь от солнца. Он ощущал кожей, как к болезненному покалыванию магнитного поля Уризена примешивается ласковое тепло солнечного ветра. Солнце восходит. Час близится.

Много способов быть Соломоном Гурски, подумал он, созерцая свое новое тело. Он отождествлял себя с шишкой. Он был еловой шишкой, упавшей с Небесного Дерева, набитой зрелыми семенами. Каждое семечко – Соломон Гурски, эмбрион целого мира.

Прикосновение солнца – вот что приоткрывало эти семена хвойных на той, иной планете, давным-давно. Выбор подходящего момента – слишком важное дело, чтобы препоручать его высшему разуму. Подсистемы запрограммировали все пусковые векторы, он всего лишь отметил, что ветер Лоса все сильнее давит на его кожу, и ощутил, что начинает лопаться. Соломон Гурски рассыпался на тысячу чешуек. Когда семена начали выскакивать, ложась на заданный курс, он сгорел в огне самого сладкого оргазма за всю свою жизнь, пока его личность не загрузилась в последнюю спору и не катапультировалась из опустошенного, мертвого тела-носителя.