Чарлз Стросс - Аччелерандо [litres]

Он отвечает – без улыбки:

– Разве был бы я верен своей вере, если бы не был готов донести слова Мухаммеда, мир ему, тем, кто, возможно, никогда не слышал его имени?

Эмбер задумчиво кивает.

– Погнали, – настойчиво говорит Пьер. – Нельзя же вечно откладывать это дело.

– Какой же ты испорченный, – жалуется ИИНеко.

– О’кей. – Эмбер кивает. – Давайте сделаем это.

Она нажимает воображаемый выключатель, и время останавливается.

В дальнем конце червоточины, на расстоянии двух сотен световых лет в реальном пространстве, когерентные фотоны начинают воплощать в своем танце историю сущности человеческой – пред совокупностью чувств зрителей. И все спокойно на орбите вокруг Хёндай +4904/ -56, – по крайней мере, пока…

Синтетический драгоценный камень размером с банку колы дрейфует в безмолвной темноте. Ночь тиха как могила и холоднее, чем середина зимы на Плутоне. Тонкие, как мыльные пузыри, паруса-паутинки поникли, импульс сапфирового лазерного луча, раздувавший их, давно уже пожух. Древний свет звезд выхватывает очертания огромного планетоида под увитым паутиной и отделанным драгоценностями трупом старвиспа.

Восемь земных лет прошло с тех пор, как «Странствующий Цирк» вышел на близкую орбиту вокруг холодного коричневого карлика Хёндай +4904/ -56. Прошло пять лет с тех пор, как стартовые лазеры Империи Кольца без предупреждения отключились, бросив корабль с легким парусом в трех световых годах от дома. От роутера, странного инопланетного артефакта на орбите вокруг коричневого карлика, не было никакого ответа с тех пор, как экипаж старвиспа загрузил себя через свой странный интерфейс квантовой запутанности для передачи в любую инопланетную сеть, к которой он подключается. На самом деле ничего не происходит, разве что течет неспешно струйка секунд, отсчитываемых до того момента, когда сторожевой таймер оживит сохраненные снимки экипажа, утратив веру в возвращение загруженных в роутер копий.

Между тем вне светового конуса…

Эмбер резко просыпается, словно после ночного кошмара. Она порывисто садится, с ее груди спадает тонкая простыня. Прохладный ветерок, гуляющий вдоль спины, осушает холодный пот, и ее быстро начинает пробирать дрожь.

– Где я? Это… это что, спальня? Как я тут оказалась? – бормочет она, неспособная вспомнить, как включается внутренняя речь. – Ох, понятно. – Глаза Эмбер расширяются от ужасного осознания. – Значит, это не сон…

– Приветствую тебя, Эмбер-человек, – говорит призрачный голос, который, кажется, исходит из ниоткуда. – Я вижу, ты проснулась. Может быть, тебе что-нибудь нужно?

Эмбер устало трет глаза. Прислонившись к кровати, она осторожно оглядывается по сторонам. Она смотрит в прикроватное зеркало, в котором видно ее отражение: молодая женщина, худощавая, как все те, чей геном содержит код р53 [94] Тетрамер, состоящий из четырех идентичных молекул белка p53. Они связаны между собой доменами, отвечающими за олигомеризацию. Служит транскрипционным фактором, регулирующим клеточный цикл и предотвращающим рост опухолевидных образований. , с растрепанными светлыми волосами и темными глазами. Она могла бы сойти за танцовщицу или воительницу, но не за королеву – это точно.

– Что тут происходит? Где я нахожусь? Кто ты такой, откуда ты в моей голове?

Ее глаза сужаются. Аналитический интеллект выходит на первый план, когда она оценивает свое окружение.

– Роутер, – вспоминает она: горсть структур странной материи, вращающихся вокруг коричневого карлика в нескольких световых годах от Земли. – Как давно мы прошли через него? – Оглядевшись, она видит комнату, обнесенную плотно прилегающими каменными плитами: в них вделан оконный проем в стилистике твердынь крестоносцев многовековой давности, но без стекла – с пустым белым экраном. На хладном каменном полу ворсистый ковер, на ковре – кровать, на кровати – она сама; больше ничего в комнате нет. Весь этот интерьер несет на себе энигматическую печать кадра из фильма Стэнли Кубрика: какой-то он слишком продуманный – и оттого неестественный. Вот только смеяться не тянет.

– Я жду, – объявляет она и откидывается на спинку кровати.

– Судя по нашим записям, эта реакция указывает на то, что теперь ты полностью осознаешь себя, – говорит голос-призрак. – Это хорошо. Ты уже очень долго без сознания. Объяснения грядут сложные и дискурсивные, так что могу предложить тебе освежающие напитки. Что бы ты хотела?

– Кофе, если он есть. Хлеб и хумус. Что-нибудь надеть. – Эмбер скрещивает руки на груди, внезапно смутившись. – Но лучше бы – панель управления этой вселенной. Какая-то она некомфортная. – Что не совсем честно: у среды явно имеется всеобъемлющая и для людей подходящая биофизическая модель, никакой не дерганый шутер от первого лица. Взгляд Эмбер фокусируется на левом предплечье, где давнишний рубец с десятицентовую монетку размером красуется на память о старом происшествии с гермоклапаном на юпитерианской орбите. Эмбер на мгновение замирает. Ее губы беззвучно шевелятся, но она заперта в этой вселенной, не в состоянии разделить или соединить вложенные реальности простым вызовом подпрограмм, склеенных с ее сознанием с тех самых пор, как она была подростком. Наконец она спрашивает:

– И сколько я была мертва?

– На порядок дольше, чем ты была жива, – говорит голос-призрак. Поднос с хлебом, хумусом и оливками застывает в воздухе над ее кроватью, а в углу комнаты появляется шкаф. – Я могу начать объяснения прямо сейчас или подождать, пока ты закончишь есть. Что бы ты предпочла?

Эмбер снова оглядывается по сторонам, потом смотрит на белый экран в оконном проеме.

– Давай прямо сейчас. Вынесу как-нибудь, – говорит она с тихой горечью. – Я хочу как можно скорее понять свои ошибки.

– Мы можем сказать, что ты человек решительный, – говорит голос-призрак с ноткой гордости. – Это очень хорошо, Эмбер. Тебе понадобится вся твоя решимость, если уж ты собираешься выжить здесь…

В храме близ башни, возвышающейся над иссушенными равнинами, настало время покаяния, и мысли жреца, живущего в ней, полны сожаления. Сейчас Ашура, десятый день Мухуррама, согласно часам реального времени, все еще настроенным на темп другой эпохи: тысяча триста сороковая годовщина мученичества третьего имама, Саида аль-Шухады.

Жрец башни провел неопределенное время в молитве, как бы замкнувшись в вечном моменте медитации и декламации. Теперь, когда огромное красное солнце медленно опускается к горизонту бесконечной пустыни, его мысли устремляются в настоящее. Ашура – совершенно особенный день, День искупления общей вины и зла, совершенного через бездействие; но Садек по своей природе должен смотреть вперед, в будущее. Он знает, что это недостаток, характерный для его поколения.