Чарлз Стросс - Аччелерандо [litres]

– Ты, похоже, всерьез нацелился на бессмертие. – Памела изучает его лицо.

– Да, – спокойно и честно отвечает он. – Откровенно говоря, я могу понять желание состариться в отместку, но, прости меня за эти слова, мне трудно понять твою готовность следовать этой процедуре! Разве это не ужасно больно?

– Стареть – естественно, – ворчит Памела. – Когда прожил достаточно долго, чтобы все твои амбиции умерли, дружеские связи распались, любимые забылись – или кто-то их у тебя жестоко отобрал… что еще остается? Если ты чувствуешь себя усталым и старым духом, почему бы в конце концов не постареть и телом? В любом случае, желание жить вечно – аморально. Подумай обо всех ресурсах, которые ты занимаешь и которые нужны молодым! Даже выгрузки через некоторое время столкнутся с весьма конечным пределом хранения данных. Это чудовищно эгоистичное заявление – сказать, что решил жить вечно. И если есть что-то, во что я еще верю, так это государственный долг. А долг – обязанность уступить дорогу новому. Долг и контроль.

Сирхан переваривает ее тираду, кивая самому себе, а на столе тем временем является главное блюдо – жареная свинина в медовой глазури с морковью и бататом. Но вдруг откуда-то сверху раздается стук.

– Это еще что такое? – недовольно вопрошает Памела.

– Один момент. – Зрение Сирхана распадается на туманный калейдоскопический вид музейного зала, когда он сортирует привидения, следящие за каждой вездесущей камерой видеонаблюдения. Он хмурится: что-то ползает по балкону между капсулой «Меркурий» и экспозицией старинных стереоизограмм из случайных последовательностей точек. – Бог ты мой. Кажется, в Музее что-то не в порядке.

– Что – не в порядке? В каком еще смысле – «не в порядке»?

Нечеловеческий вопль разрывает эфир над столом, а затем сверху раздается грохот. Памела неуверенно встает, вытирая губы салфеткой.

– Нам же ничего не угрожает? – спрашивает она.

– Угрожает – еще как! – Сирхан дымится от гнева. – Да весь наш обед под угрозой, ба! – Он задирает голову кверху. На балконе мелькает чей-то оранжевый мех, затем «Меркурий» начинает опасно раскачиваться на своих тросах. С поручня спрыгивает нечто гибкое, с двумя лапищами, покрытое оранжевой шерстью. Оно бесцеремонно хватается за бесценную реликвию, пробирается внутрь капсулы и усаживается верхом на манекене, одетом в потрескавшийся от времени скафандр Ала Шепарда. – Это же обезьяна! Город! Я сказал, Город! Что эта обезьяна делает на моем званом обеде?

– Господин, приношу свои глубочайшие извинения, но я не знаю! Прошу уточнить, о какой именно обезьяне речь! – ответствует Город, деликатно оставаясь голосом без тела. В его интонациях – отчетливая озорная нотка, но Сирхан не обращает на это внимания.

– В смысле – «о какой»? Ты что, не видишь ее? – спрашивает он, фокусируя взгляд на беснующемся в повисшем под потолком «Меркурии» примате. Тот пошлепывает губами и выкатывает глаза, запуская пальцы в уплотнитель на открытом люке капсулы, что-то гукает себе под нос и высовывает из иллюминатора сверкающий голый зад.

– Осторожно! – кричит Сирхан своей бабушке и машет рукой в воздухе, намереваясь приказать роботуману отвердеть. Но поздно – обезьяна выводит пронзительную газовую руладу, и на стол проливается дождь из дымящихся полужидких фекалий. Памела кривит морщинистое лицо в ужасе и омерзении, прячет нос в вовремя подхваченной салфеточке.

– Чтоб тебя, твердей уже давай! – злится Сирхан, но пыльца из наноботов, повисшая в воздухе, отказывается реагировать.

– В чем ваша проблема? Атака незримой обезьяны? – спрашивает Город.

– Незримой? – озадаченно переспрашивает Сирхан.

– Ты что, не видишь, что она натворила? – визжит Памела. – Только что нагадила на главное блюдо, чтоб ты знал!

– Не вижу ничего такого, – неуверенно говорит Город.

– Давай помогу. – Сирхан выкатывает один свой глаз, фокусируется на орангутанге и передает данные напрямую в кортекс Города. Зверюга шарит лапами по крышке люка, как будто выискивает места кабельных соединений.

– О боже, – восклицает Город. – Меня только что взломали. Но это же невозможно!

– Как видишь, очень даже возможно, – разъяренной змеей шипит Памела.

– Взломали? – Сирхан перестает указывать воздуху, что делать, сосредотачиваясь на своей одежде. Ткань вмиг прочнеет, обращаясь в бронированный воздухонепроницаемый костюм. Пузырчатый визор вырастает из воротника и закрывает Сирхану лицо. – Город, пожалуйста, снабди мою бабушку аналогичным костюмом сию же секунду. И сделай его полностью автономным.

Воздух вокруг Памелы заворачивается в кристаллический бутон, а бутон, в свою очередь, опадает на нее сферой безопасности, похожей на гигантский хомячий шар.

– Если тебя взломали, то первый вопрос – кто это сделал, второй – почему, третий – как. – Сирхан нервно проводит самопроверку, но в его собственной матрице идентичности нет никаких признаков несоответствий; к тому же в пределе полудюжины световых часов для него раскидано множество узлов, на которых дремлют его «горячие следы», готовые к реактивации; в отличие от Памелы, человеческого существа старого образца, Сирхана убить классическими средствами практически невозможно. – Что это за шутки?

Орангутанг ворвался в музей не так давно, и считаные секунды прошли с тех пор, как Город осознал свое печальное положение. Но секунд этих хватает, чтобы мощные волны защитных мер пронеслись по обители-кувшинке. Мелкая незримая робовзвесь в воздухе ширится и полимеризируется, формируя защитные барьеры, что перехватывают голубей-пассажиров прямо в полете, запирают каждое здание и останавливают людей на улице. Город проверяет доверенную кибернетическую базу, начиная с самого простого и охраняемого ядра и продвигаясь наружу, к периферии, а Памела катится к отступлению, в безопасность этажа-мезонина и сада ископаемых. Сирхан с налитыми кровью глазами направляется к лестнице, намереваясь свернуть взломщику шею старыми проверенными физическими методами.

– Кто ты такой, чтобы вламываться и портить нам обед? – кричит он, ступенька за ступенькой взбегая вверх. – Представься сейчас же!

Орангутанг нащупывает ближний кабель и дергает за него, одним махом раскачивая весящую тонну капсулу. Он скалится на Сирхана, демонстрируя зубы.

– Помнишь меня? – говорит он с обличительным гортанным французским акцентом.

– Помню кого? – И тут Сирхан застывает как вкопанный. – Тетя Нетти? Как… что вы забыли в этой обезьяне?

– Борюсь с некоторыми сложностями автономного управления. – Зверюга скалится еще неистовее, затем сгибает руку в петлю и чешет под мышкой. – Прости, установка прошла немного криво. Я только хотела сказать «привет» и передать послание.