Пол Ди Филиппо - Рот, полный языков

Не могу понять, как тебе удалось сохранять религиозность, растя в нашей семье. Он таскал нас в синагогу четыре раза в году, и то было фарсом, развлечением. Да каким там развлечением? Никогда в жизни не было мне столь скучно, если не считать уроков танца. Я наслаждался малейшими шевелениями - например, открытием раки с мощами, которая мне напоминала тир: когда попадаешь в десятку, дверца отскакивает точно так же, но если в тире из нее появляется что-то интересное, то тут все те же старые безголовые куклы.

Потом я стал воспринимать вещи в более мягком свете и понял, что именно рождает веру. Тебе удалось вынести нечто священное из иудаизма тех маленьких конгрегаций, походивших на гетто. Со мной такого не случилось, и я поставил соломонову печать на смердящий труп моего инфантильного зарождающегося иудаизма и похоронил его на веки вечные.

А теперь его призрак вновь восстал, обрел вторую жизнь после столкновения с сионистским демагогом.

Прошу я от тебя, моя дорогая сестра, две вещи. Во-первых, четкое, последовательное объяснение в защиту твоей веры. Во-вторых - что, наверно, даже более важно, - сведения об основных деятелях европейской сионистской сцены, в особенности об одном горбатом подстрекателе…

Дверь кабинета Кафки отскочила с такой силой, что со свистом проделала полную дугу и ударилась о стену. Стекло в двери задребезжало как выбиваемое одеяло.

Кафка вздрогнул и зажал уши руками.

- Милли, в этом была столь крайняя необходимость?

Милли фыркнула и протопала к нему по всей комнате.

- Для вас я госпожа Янсен, господин Кафка!

Она кинула стопку бумаг на стол и повернулась уйти.

Кафка поднялся и догнал ее.

- Милли, или, если вы настаиваете, госпожа Янсен. Я понимаю, что наше свидание закончилось не совсем подобающим образом, и, возможно, ваша голова до сих пор гудит от того столкновения со смертью. Я все же полагал, что до непредвиденного нелицеприятного инцидента мы наслаждались обществом друг друга, как любая пара.

Желтовато-зеленые глаза Милли гневно сверкали.

- Конечно же, до того как мы чуть не взлетели на воздух, дела шли первоклассно. А вот то, что было дальше, меня просто шокировало!

- Дальше? Не понимаю… нет, ты же не могла…

- Именно могла, господин Барн Виван, Уха-дер-жёр Кафка! И вот что я тебе скажу, франт! Человек, который способен отказаться от любви со мной ради потрепанных проституток, уже никогда не узнает, как я пристегиваю к поясу чулки!

После этого весьма расплывчатого утверждения Милли вышла столь же шумно, как и вошла.

Кафка сел за письменный стол и обхватил голову руками.

Послышался аккуратный стук, вошел посыльный Карл.

- Опять босс? - спросил Кафка.

Карл лишь кивнул, его втянутая в плечи голова говорила о самом искреннем сочувствии.

Кафка стоял перед грозной дверью кабинета Бернарра Макфаддена. Он вяло постучал и после приглашения осторожно вошел.

Макфадден выпрямлял себе осанку с помощью тренажера из стальных прутьев и зажимов. Сидя за солидным столом, он натягивал и отпускал упругие прутья, напоминая сумасшедшего кондитера, борющегося с упрямой ириской.

В ужасе наблюдая за этим процессом, Кафка искал в себе последний источник сил. Босс произнес, словно обращался к самому себе:

- Меч, что отрубает глыбы льда в нашем теле…

Наконец шеф Кафки закончил свои потуги. Бросив тренажер, он вытер рукавом лоб и налил себе из фляги какую-то коричневую дрянь. Газетному обозревателю в области жизненных советов напиток предложен не был, что он посчитал дурным знаком.

Макфадден начал причитать на тему, имеющую мало отношения к делу.

- Я тебе, Фрэнк, не лицемерный, набожный Бэббит, ограниченный обыватель, что по воскресеньям ходит в церковь. Далеко не так! Широта взглядов, терпимость и стоящие нововведения - основа моей игры. Я одобряю любой образ жизни, если он на благо телу, разуму и душе. Лишь одного я не позволю. Знаешь, чего?

- Нет, сэр. Чего?

- Богохульства! - прогремел Макфадден. - Богохульства, что в твоих гранках, которые я, предосторожности ради, просмотрел перед тем, как пустить в печать! И слава Богу, что они попали мне на глаза! Вообразить не могу шум и крик, который поднялся бы после публикации такой несуразицы!

- О чем именно вы говорите, сэр?

- О твоем ответе «Сомневающейся в Денвере». «Если б нами владел только один демон со спокойным, незамутненным взглядом на нашу сущность и правом избавиться от нас в любой момент, то у него хватило бы сил держать нас всю жизнь вдали от Духа Святого и манипулировать нами так, что мы даже не подозревали бы о существовании Бога и жили бы, ни о чем не беспокоясь».

- Вы неправильно истолковали мою мысль, - слабым голосом произнес Кафка.

Макфадден злостно скомкал гранки.

- Неправильно истолковал, черт подери! Это самый откровенный разлагающий сатанизм, который я когда-либо слышал! Бедняжка! Страшно подумать, что было бы с ее жизнью, прочти она твои ницшеанские грубости! Что ж, Фрэнк, у тебя была отличная работа, ты сам от нее отказался. Немедля очисти стол, забирай жалованье и уходи!

Кафка не сказал и слова в свою защиту. Он знал, что Макфаддену не понять его доводы и что любые действия могут быть истолкованы положительно или отрицательно в зависимости от настроения шефа. К тому же вес недопонимания, извечно сопровождавшего Кафку, лежал на его плечах, как мешок угля на спине портового грузчика, лишая дара речи. Мигающий холодный огонек сверкнул в левом глазу Фрэнка. Поднявшись, Кафка направился к выходу.

Выплеснув свой гнев, Макфадден заметно смягчился к своему бывшему подчиненному и снизошел до того, чтобы напоследок дать ему совет:

- Может, тебе, Фрэнк, стоит попробовать работу без чрезмерной связи с общественностью. Вернись на железную дорогу. Или попытай удачу в страховой компании. Там явная нехватка психоаналитиков и писателей.

Кафка молча вышел.

На пути в свой кабинет он вынужден был пройти через ряды некстати оказавшихся на пути, хоть и дружелюбных коллег. Они выражали соболезнования, давали советы, прощались, но каждая фраза била по сердцу словно камень.

Последней стояла Милли. По ее щекам медленно катились искренние слезы.

- Ах, Фрэнк, я не знала…

Кафка оживился, выпрямив спину.

- Милли, я сожалею, если чем-то причинил вам боль. На некоторое время я оказался слепой овцой, заблудившейся в ночных горах. Или скорее овцой, которая преследует эту овцу. Однако теперь путь мой ясен.

- И каков он? - шмыгнула Милли.

- Дать волю дьяволу моей души.

С этими словами Кафка прошел в кабинет, стараясь не опускать головы.

Измятая рваная газета, вымокшая в сточной канаве, но зацепившаяся за гранитный бордюр, пестрела огромными заголовками, едва различимыми в желтоватом свете фонаря.