Чайна Мьевилль - Нью-Кробюзон [Трилогия]

Шекель убирал комнаты, наводил порядок. Если он не готовил для Анжевины, то готовил для Флорина.

Его снедало беспокойство.

За две ночи до этого Шекель, ночуя в своем первом доме на корабле-фабрике, внезапно проснулся после полуночи, сел и замер, прислушиваясь.

Он оглядел комнату, в которой царил полумрак, лишь слегка рассеиваемый огнями и звездами за окном, — стол, стулья, бадья, тарелки, кастрюли, пустая кровать Флорина (опять работает за полночь). Но даже и в таких сумерках спрятаться было негде, и Шекель прекрасно видел, что он здесь один.

И в то же время чувствовал — не один.

Шекель зажег свечу. Никаких необычных звуков, огней или теней, но ему по-прежнему казалось, что всего миг назад он видел или слышал что-то — снова и снова, словно его воспоминания обгоняли его, напоминая о том, что еще только должно было случиться.

Наконец он снова улегся спать и проснулся лишь со смутным чувством того, что ночью его посетили дурные предзнаменования. Но на следующий вечер то же ощущение чьего-то вторжения повторилось с приходом темноты, задолго до того, как Шекель лег спать. Он стоял ( молча, сосредоточившись и, наверное, с дурацким видом ) и неуверенно оглядывался. Кажется, эта одежда лежала в другом месте. И эта книга. И эти тарелки.

Внимание Шекеля быстро перемещалось между предметами, между стопками и грудами вещей, глаза его бегали, словно он следил за кем-то, кто двигался по комнате, прикасаясь к вещам, по очереди переворачивая их. Шекеля обуяли злость и страх одновременно.

Он хотел было бежать, но преданность Флорину заставила его остаться. Он зажег лампы и принялся громко напевать, потом начал готовить — шумно и быстро — и занимался этим до возвращения Флорина, который, к счастью, пришел в этот день еще до того, как звуки за окном стихли.

К облегчению и удивлению Шекеля, когда он заговорил о своих странных ощущениях, Флорин прореагировал серьезно и с интересом.

Он оглядел крохотную комнату и тихонько пробормотал:

— Особенное времечко, приятель.

Несмотря на усталость, он поднялся и прошел по комнате путем, описанным Шекелем. Он трогал предметы, мимо которых проходил, внимательно их разглядывал, мурлыкал себе под нос и потирал подбородок.

— Не вижу никаких следов, Шекель, — сказал он, по-прежнему вглядываясь внимательно. — Особенное времечко. Сейчас самые разные типы пускают в ход самые разные штуки — ложь, слухи и вообще Джаббер знает что. Пока те, кто выступает против Саргановых вод и проекта, не заявляют об этом слишком громко. Они сделают это попозже, я даже не сомневаюсь. Но может быть, есть и такие, кто иными способами пытается помешать осуществлению проекта. Я тут не ахти какая шишка, дружище Шекель, но известно, что я летал на остров и что я участвую в создании узды. Может быть, кто-то пробрался сюда, чтобы попытаться… ну, не знаю… как-то помешать. Найти что-нибудь, что может усилить их позиции. Но я не так уж глуп, чтобы держать здесь чертежи. Люди устали. Дела продвигаются слишком быстро. Словно сами по себе. — Он оглянулся еще раз, потом поймал взгляд Шекеля. — Мне хочется сказать: пускай себе. Если ты прав, если пока они ничего не берут и не трогают нас, то пошли они в жопу. Меня это не пугает.

Он улыбнулся — мол, мне море по колено.

— И все-таки… — тихо отозвался Шекель, — все-таки…

Когда на следующий день Шекель рассказал о своих ощущениях Анжевине, она почти слово в слово повторила то, что сказал Флорин Сак.

— Может, в этом что-то и есть, — неторопливо сказала она. — Сейчас, видишь ли, странное время. Люди возбуждены, некоторые испуганы. По-моему, любовничек, невидимые пришельцы — не самое странное из того, что нам предстоит увидеть в несколько следующих недель. Фабрики работают над уздечкой день и ночь, и люди начинают ворчать. Ни времени, ни людей для других работ нет, никакие запасные части, никакие металлические изделия не выпускаются. "Эта буровая платформа выкачивает столько энергии, — говорят люди, — не пора ли пустить ее нам на пользу? Сколько еще нужно этому треклятому аванку?.." А ему нужно немало. Ему нужно до хрена — сейчас и всегда. — Она встретилась с ним взглядом и взяла его за руку. — А все эти недовольные голоса — в Баске, Дворняжнике, больше всего в Сухой осени, но и вообще повсюду — будут звучать все громче. Когда только люди поймут, что нефть и горное молоко нужны на вещи поважнее, чем их мелкие делишки?

Говорила она рассеянно, вспоминая слышанные ею обрывки разговоров Тинтиннабулума, и Шекелю оставалось только согласно кивать.

— Они уже появились, эти смутьяны, — продолжала она свои размышления. — Вордакин в Дворняжнике, Саллоу в Баске. Таинственный Саймон Фенч. Листовки, граффити, слухи. У хороших людей тоже есть сомнения. Я слышала, что Хедригалл, который предан властям до мозга своих деревянных костей, даже знает этого Фенча, а иногда и выпивает с ним. Когда аванк будет вызван, увидишь, как люди загорятся. Такое замечательное событие никого не оставит равнодушным. Но это будет еще не конец, Шекель, можешь мне поверить.

Крум-парк расцвел в обжигающей жаре случайного тропического лета Армады.

Когда Беллис в последний раз приходила сюда, все было зеленым, влажным и буйным и пахло живицей. Теперь над зеленью господствовали весенние и летние цвета: под ногами ковер из быстроцветов, наверху, то там, то здесь — еще не отошедшие от зимы верхушки деревьев. Первые яркие летние цветы соперничали с разноцветными сорняками, кизилом и фиалками. На деревьях кишели мелкие существа.

Беллис пришла в парк не с Сайласом, а с Иоганнесом Тиарфлаем и потому испытывала забавное ощущение — будто она ведет себя как неверная жена.

Она пошла своим излюбленным маршрутом, по бывшему коридору между каютами: теперь это был каньон, поросший плющом. Из стен торчали страстоцветы, разбитые окна были почти не видны за переплетением корней. Там, где прежние каюты — ныне холмы — переходили в травянистую поверхность и тропинка открывалась солнцу, начиналась кромка остролистой жимолости, в зарослях которой гудели пчелы.

"Чудесные минуты, — тщательно обдумывала свое Беллис. Иоганнес, робкий и удивляющийся, шел следом за ней. — Но тебе сейчас придется все испортить, Иоганнес, тебе придется заговорить".

Прошло еще несколько минут среди цветов и травы, когда единственным звуком было вибрато теплолюбивых насекомых, и он таки нарушил молчание.

Они долго говорили о работе, ведущейся под городом.

— Я спускался несколько раз в подлодке, — сказал ей Иоганнес. — Это что-то необыкновенное, Беллис. Просто поразительно, с какой скоростью ведутся работы.

— Ну, я видела, как быстро разобрали "Терпсихорию", — откликнулась Беллис. — Так что могу себе представить.