Нил Стивенсон - Лавина [litres с оптимизированной обложкой]

– Лагос считал, что легенды о Райском наречии были приукрашенным рассказом об истинных событиях, – говорит Библиотекарь. – Эти легенды отразили ностальгию по тому времени, когда люди говорили на шумерском наречии, превосходившем все, что пришли ему на смену.

– Шумерский действительно так хорош?

– Нет, насколько могут судить сегодняшние лингвисты, – отвечает Библиотекарь. – Как я уже упоминал, он по большей части недоступен нашему пониманию. Лагос подозревал, что слова в то время функционировали иначе. Если родной язык воздействует на физическую структуру развивающегося мозга, то будет правильным сказать, что шумеры, говорившие на языке, радикально отличном от всех, существующих сегодня, имели мозг, фундаментально отличающийся от вашего. Лагос полагал, что по этой причине шумерский идеально подходил для создания и распространения вирусов. Что однажды выпущенный в шумерский язык вирус распространялся очень быстро, пока не поражал всех.

– Возможно, и Энки тоже это знал, – говорит Хиро. – Возможно, нам-шуб Энки – не такая уж плохая штука. Может, Вавилон – вообще самое лучшее, что когда-либо с нами случалось.

Мама И. В. работает в Федземле. Припарковав крохотную малолитражку на своем пронумерованном месте на стоянке, за которое федералы требуют с нее десять процентов жалованья (если ей это не нравится, она может ездить на такси или ходить пешком), она поднимается по пролетам ослепительно освещенной винтовой железобетонной лестницы, где большинство мест – хороших мест поближе к поверхности – зарезервировано для тех, кто лучше нее; впрочем, сейчас они пустуют. Мама И. В. всегда идет посередине парковки, между рядов машин, чтобы ребята из ИОГКО не сочли, будто она прячется, мешкает, крадется, притворяется больной или курит.

Подойдя к подземному входу в свое здание, она вынимает из карманов все металлические предметы, снимает те немногие украшения, какие на ней надеты, и, сложив все в пластмассовый лоток, проходит через металлоискатель. Показывает бейдж. Расписывается, указав время на электронных часах. Подвергается обыску, который проводит девушка ИОГКО. Приятного мало, но ничто в сравнении с обыском полостей тела. У них есть право и на такой обыск, стоит им только пожелать. Однажды ее подвергали таким обыскам каждый день на протяжении месяца: как раз после того как на совещании она рискнула предположить вслух, что в работе над крупным проектом ее начальница, возможно, идет по ложному пути. Она знает, это было мелочное наказание, но ей всегда хотелось сделать что-то для своей страны, и если ты работаешь на федералов, то приходится смириться с фактом, что без интриг тут не обойдется. А поскольку ты в самом низу, тебе и нести основную тяжесть. Вот когда поднимешься на несколько ступенек в карьере «неавторизованного персонала», тогда тебя от этого избавят. Мама И. В. вовсе не собирается спорить с начальницей. У ее начальницы, Мариэтты, позиция в общем табеле тоже не блестящая, зато есть небольшие связи. Множество разных знакомых. Мариэтта знакома со многими, кто знает нужных людей, а те, в свою очередь, знают еще новых. Мариэтту приглашали на вечеринки с коктейлями, куда захаживают такие люди… ну, у вас просто глаза на лоб полезут.

Обыск она прошла на все «пять». Распихала свое имущество по карманам. Поднялась по полудюжине лестниц на свой этаж. Лифты работают, но очень высокопоставленные в Федземле люди дали знать (разумеется, неофициально, но у них свои методы доводить желаемое до сведения сотрудников), что их долг – экономить электроэнергию. А федералы воспринимают долг всерьез. Долг, лояльность, ответственность. Коллаген, который цементирует нас в Соединенные Штаты Америки. Поэтому лестничные пролеты полны пропотевшей шерсти и скрипящей кожи. Если поедешь на лифте, никто тебе ничего вслух не скажет, но и без внимания это не оставят. Заметят, запишут, учтут. На тебя станут смотреть, меряя взглядом с головы до ног – мол, что с тобой, растянула лодыжку? Не так уж и трудно подняться по лестнице.

Федералы не курят. Федералы обычно не переедают. План здорового образа жизни – воплощенная конкретность и содержит серьезные стимулы. А кроме того, если станешь слишком толстой или начнешь страдать одышкой, никто тебе, конечно, ничего не скажет, ведь это бестактно, но ты почувствуешь определенное давление, тебе дадут понять, что ты не вписываешься в коллектив: когда ты будешь проходить мимо сотен столов, тебя проводят внимательные взгляды, оценивающие массу твоих ягодиц, эти взгляды зашныряют по всей комнате, и в единодушном согласии твои коллеги станут спрашивать про себя: интересно, насколько она или он увеличивает нам страховые взносы по плану здорового образа жизни? Поэтому мама И.В. цокает каблучками черных лодочек по лестницам и наконец входит в свой офис – огромное помещение, в шахматном порядке заставленное компьютерными терминалами. Раньше оно было подразделено на ячейки, отсеки, но ребятам из ИОГКО это не нравилось; они говорили: а что случится, если придется экстренно эвакуироваться? Перегородки помешают беспрепятственному распространению беспорядочной паники. Поэтому больше никаких перегородок. Только терминалы и стулья. Даже столов как таковых нет. Столы поощряют использование бумаги, что архаично и отражает неадекватный командный дух. Что в твоей работе такого особенного, что это нужно записывать на клочке бумаги, который ты один только и видишь? Зачем тебе надо запирать его в стол? Когда работаешь на федералов, все, что бы ты ни делал, – собственность Соединенных Штатов Америки. Выполняй свою работу на компьютере. А он делает копию всего, и потому, если ты заболеешь или еще что-нибудь случится, твои сотрудники и начальство смогут получить к ней доступ. А если хочешь делать заметки или чертить каракули, ты волен делать это дома – в свободное время.

А еще проблема взаимозаменяемости. Федеральным служащим, как и военным, полагается быть взаимозаменяемыми колесиками. Что если твой терминал сломается? Будешь бить баклуши, пока его не починят? Нет, дружок, пересядешь к свободному терминалу и на нем продолжишь работу. А такой гибкости у тебя не будет, если по ящикам у тебя распихано полтонны всяких бумажек и еще столько же разбросано по столу.

Поэтому бумаги в федеральном офисе нет. Все терминалы одинаковые. Приходишь утром, выбираешь наугад, садишься – и за работу. Можешь, конечно, выбрать себе какой-нибудь один, попытаться садиться за него изо дня в день, но это заметят. Обычно выбираешь тот, что поближе к двери. Поэтому те, кто пришел раньше, сидят ближе к дверям, а припозднившиеся – у самой стены в дальнем конце, и на протяжении всего дня с первого взгляда видно, кто в этом офисе расторопен, а у кого, как перешептываются в уборных, проблемы.