Максим Черепанов - Мю Цефея. Только для взрослых

« Мы должны были поехать вместе».

Рейн вывалился на площадь и наконец обрел контроль над чувствами, истрепанными уличной рекламой. Здесь хаос уступил место гармонии, и ее эпицентром был сияющий стеклянный куб, висящий над землей в центре площади. Он щедро источал свет и тягучий напористый звук, на него невозможно было не смотреть. Внутри двигались — танцевали? — двое. Места в кубе едва хватало, но им не было тесно. Тела в облегающих желтых костюмах змеино покачивались, руки, не соприкасаясь, плели сложное кружево узоров в дьявольски идеальной синхронизации. Точно совершенные андроиды. Эти двое даже походили друг на друга так, будто сошли с одного конвейера. Парень и девушка, воплощенные инь и ян…

Да, они с Лилли должны были приехать сюда вместе. В рай для близнецов — так ведь обещала реклама? Рейн и сам танцевал не хуже; такие танцы, правда, — никогда, но он мог бы научиться, они могли бы. Вместе…

Двое в кубе сблизились теснее и больше не старались избегать прикосновений. Парень взял сестру за плечи; под его пальцами желтая ткань костюма словно растворилась, обнажая белую кожу. Девушка запрокинула голову, покачиваясь в его руках. Влажно блестящие губы были приоткрыты, грудь часто вздымалась… Рейн ощутил желание коснуться этих губ. Как чувствовал, наверное, каждый человек на площади. И это желание воплотил за всех парень в стеклянном кубе. Приблизил лицо к близняшке, скользнул языком по ее подбородку, губам… Глубокий, глубокий поцелуй, будто хотел выпить ее всю и заполнить собой. Их тела переплелись, и желтые костюмы разошлись пятнами — ткань, плоть, ткань, плоть. Ее обнаженная грудь, чуть выступающий абрис ребра, скрытая тканью талия, а потом — снова голая кожа бедра и глубокая тень там, где они соприкасались с братом.

Танец продолжался.

Немыслимые движения — чувственные ласки под монотонную настойчивую музыку. Парень отстранился, и одежда снова затянула тела желтой краской. Он провел рукой от шеи сестры до груди. Его пальцы вырисовали белые полосы кожи, розовый сосок, поползли ниже, до живота.

Все смотрели. Рейн не отрывал взгляда от куба, но точно знал, что смотрели — все. Внутри него стыд спорил с горячим возбуждением и отчаянно проигрывал. Близнецы гладили друг друга красиво и бесстыдно. А потом…

В письмах Лилли никогда не рассказывала ему о таком. Рейн понимал почему. Гипнотическое притяжение близнецов из куба потеряло над ним власть: может, виной была неправильность происходящего, может, смертельная доза тоски по Лилли. Он отвернулся.

Помнишь, когда нам было по семь, мы переплетали пальцы и клялись не разлучаться? Но двадцать три — уже не семь, Рейн. Ты знаешь, что такое для меня — расстаться с тобой. Но я выбрала за двоих. У тебя есть твои танцы, твои маленькие ученики. А для меня наш дом — тоска и мертвая мечта. Из всего хорошего — только ты. Но я не могу жить одним тобой. Ты ведь понимаешь? Скажи, что понимаешь?

Рейн понимал и очень хотел ей об этом сказать. Но Лилли запретила звонить, а когда он срывался и пытался вызвать ее, чтобы услышать хотя бы четыре слова — «не могу сейчас говорить», — сбрасывала звонок. Слышать друг друга слишком тяжело, так говорила Лилли, и это была правда, но Рейн все равно ждал, что однажды сестра хоть бы и по ошибке ему ответит. Но она только писала письма. Писала честно и исправно, пока однажды не перестала. Поэтому он приехал. Поэтому сейчас шел, почти бежал, от стеклянного куба в лабиринт города. В крикливую кипучую мечту Лилли. Она не давала своего нового адреса, не называла места работы; у Рейна были лишь обрывочные описания из писем — размытые дождем следы. Но он хотя бы знал, с чего начать. С программы для близнецов. Лилли поехала одна, но начала именно там, хотя бы в этом Рейн был уверен. Завтра утром он отправится в «Час близнецов» и что-нибудь непременно выяснит.

Завтра-завтра-завтра… Как это иногда долго!

Рейн уже научился не реагировать на манящие огни вывесок, но одна все же притянула взгляд. Было в ней что-то совершенно чокнутое: похотливая кошка с длинным хвостом, пропущенным между ног. Она покачивала бедрами вперед-назад в недвусмысленном жесте, приглашая в бар «Одинокая кошка». Бар для одиноких? Да, Рейн сейчас был очень одинок. Так может быть одинока половинка разрезанного надвое яблока. Наверное, поэтому ему показалось, что входящая в бар светленькая девушка — Лилли. Он усмехнулся; какая должна быть удача или судьба — в первый же вечер случайно столкнуться в огромном городе, где миллион светленьких девушек. К тому же волосы сестры спускались до самых ягодиц, а у этой едва доходили до плеч. Рейн не побежал к ней, ведь глупо бежать лишь для того, чтобы тут же извиниться за ошибку. В бар он тоже не пошел. Случайным сексом его одиночество не лечится, а еще одна сестра-близнец для него там навряд ли найдется.

Лилли, пусть с тобой всё будет хорошо…

Мне так повезло! Рейн, ты бы видел, сколько народу рвется в проект… Смешно, конечно, но я никогда не думала, что бывает столько близнецов. Еще и в одном месте. Без тебя я чувствовала себя нищенкой на королевском приеме, думала, меня просто выставят. Но там было столько людей, что, наверное, на прослушивание мог прийти бегемот и никто бы даже не заметил. Я и думала, что никто меня не заметит никогда, но потом появился мистер Андерс, главный продюсер. Он обратился тогда прямо ко мне, представляешь, из целой толпы — ко мне! Сказал, я милая, могла бы им подойти, и уточнил, где мой близнец. Где ты, Рейн. Тогда я единственный раз в жизни злилась на тебя… Прости, прости, ладно? Я злилась, что ты не рядом, когда чудо так возможно. И не хватает для него лишь твоего присутствия. Тогда я сказала правду. Думала, Андерс уйдет на полуслове, потеряет интерес, но он решил мне помочь. О, большой мир не такой уж кусачий, да? Чудеса бывают, Рейн, бывают.

Рейн тоже не думал, что в одном месте может быть так много близнецов. Казалось, будто реальность двоится, и только четкие линии стен из серого пластика пресекали иллюзию. Огромный логотип — куб с двумя фигурами внутри — не давал забыть, зачем все здесь собрались.

Рейну выдали номер и велели ждать вместе с сотнями страждущих. Он-то возомнил, что просто подойдет, спросит мистера Андерса, выяснит про Лилли и уйдет, но теперь осознал всю глубину своей провинциальной наивности. Любой здесь отдал бы руку ради возможности лично предстать перед демиургами — директорами и продюсерами. Многие простаивали днями, неделями, быть может, даже месяцами. Кого-то вызывали сразу, и это казалось чем-то вроде сорванного джекпота — один случай на миллион. Как Лилли удалось?

— Эй, Беленький, будешь ириску?

Рейн оглянулся. Его бесстыже разглядывали близняшки азиатской наружности. Подкупающие улыбки, искрящие лукавством карие глаза — и вместо того, чтобы раздраженно отмахнуться, он улыбнулся в ответ. В конце концов, девочки не знают, что причина его здесь присутствия — вовсе не мечта стать очередной безымянной звездой.