Максим Черепанов - Мю Цефея. Только для взрослых

Теперь, когда мы вместе, а мечта все еще далеко, я думаю: а могли бы мы? Да, тот самый вопрос, который ты только что задал мне. А я знаю только одно: я очень тебя люблю, и нет ничего, что не приму в тебе.

Так если мы можем быть еще ближе, почему не должны?

Стекла куба изнутри оказались такими же прозрачными, как снаружи. Но Рейн смотрел не на сотни глаз — людских и автомобильных, — только на Лилли. На фантастически красивую Лилли в голубом комбинезоне, секрет которого заставлял горячие токи разливаться по телу, пульсировать в тон тягучей напряженной музыке.

Их взяли в проект. Сразу и легко. Куда легче принятия решения. Но Рейн до сих пор не знал, получится ли у них.

Они с Лилли двигались пока еще невинно, касаясь друг друга лишь взглядами, запахами. Идеальная синхронность, которой Рейн завидовал у других пар в кубах, давалась так просто. Их тела звучали в унисон, будто были связаны миллионом невидимых нитей: поднимется рука одного — мгновенно отзовется у другого.

Темп музыки нарастал, сокращая расстояние между ними. И уже невозможно было не видеть жадные взгляды со всех сторон, как невозможно было не чувствовать дыхание Лилли на своей шее. Она подняла к нему лицо. Блестящие глаза, губы, которые он поцелует…

Сколько раз Рейн ее обнимал? Сколько себя помнил. Но сейчас — словно впервые. Голубая ткань под его пальцами растаяла, теплая нежная кожа ожгла пальцы. Губы, связанные теми же невидимыми нитями, притянулись безошибочно точно. И все сомнения растворились.

Лилли…

Ладони Рейна медленно скользнули по плечам, по талии, бедрам, прочерчивая широкие полосы на комбинезоне Лилли. Она льнула к нему, ласково, доверчиво, охотно. Оставляла теплые следы от прикосновений тела к телу.

Они упали на колени, не разрывая объятий, поцелуя. Руки, послушные только желанию и музыке, гладили и ласкали. Без стыда и удивления, будто так правильно, будто так должно было быть всегда.

Всегда, вместе. Больше, чем просто рядом.

Их окружало сияние, и все, конечно, смотрели. Впивались глазами в каждое запретное прикосновение, в дразняще проступающую плоть… Но ничего-то они не видели. Того, что происходило внутри куба на самом деле, нельзя было увидеть, услышать, осязать. Это было только между двумя — ним и Лилли. Соединение чего-то огромного, по ошибке разделенного надвое. И теперь, теперь…

Рейн не боялся. Тесный куб, площадь, люди на ней — всё схлопнулось, ничтожное. Перед ним открылась вселенная. Бесконечная, совершенная, настоящая… Если только Лилли шагнет вместе с ним. И в этот момент она шепнула прямо ему в ухо:

— Вот теперь все правильно.

Рейн прижал ее к себе так сильно, будто хотел стереть последнюю возможную границу между ними. Границу тел.

Они становились чем-то большим, невозможно близким. Единым.

Навсегда, Рейн.

Навсегда, Лилли.

— Добрый вечер, мсье. Что привело вас в мой скромный салон?

Она не поднялась. Дала знак служанке, которая приняла у Пьера пальто, а сама еще больше откинулась на спинку кресла. Поднесла к губам чашку, позволив пару окутать лицо вуалью. Отточенный жест. Показной, притворный. Как всё здесь — от роскошных викторианских кресел до газовых светильников, погружающих комнату в зыбкий полумрак. Театр. Или бордель — Пьер никак не мог подобрать сравнения. Впрочем, какая разница? Не то место, вот что важно. Не тот человек.

Всё не то.

Она была молодая — что плохо. Красивая — еще хуже. Впрочем, глупости! Пьеру ведь никогда не нравились вульгарные крупные губы и крючковатые французские носы, тонкие и острые, как шипы. У его Ольги светлое нежное лицо, тихий голос, почти бесцветные волосы. Он и представить себе не мог сочетания привлекательнее. А эта… смотрела с нагловатой улыбкой, сжимая кончиками пальцев свою чашечку, и ждала ответа. Ленивая, будто кошка. Расслабленная. Явно чувствующая себя в этом театре — или борделе — как дома.

Ведьма.

Пьер выругался про себя. Плюхнулся в кресло напротив, такое же бессмысленно роскошное. Потертый саквояж поставил у ног. Взгляд ведьмы зацепился за него — куда более внимательный, чем адресованный самому Пьеру.

— Мсье?

— Вы гадалка? Вы и скажите, зачем я приперся.

Получилось грубее, чем он думал. Даже тон — не говоря о выборе слов. Она поставила чашку на столик, выпрямилась. Посмотрела поверх него так, что Пьеру захотелось поправить волосы на макушке.

— Я не гадалка. — Она говорила медленно, до металлического звона растягивая гласные. — Не читаю по руке, не раскладываю пасьянсов. Вы за этим пришли? Тогда у меня нет того, что вам нужно, жандарм.

Пьер вздрогнул. Пальцы, которые он так и не убрал с ручки саквояжа, сжались. Обручальное кольцо впилось в кожу. Она не попала, но — почти. Очень близко.

— Мне не нужны пасьянсы, — сказал он сухо.

— Нет? Что же тогда? Что заставило вас переступить через неверие и привело на порог к ярмарочной шарлатанке? Что за след? Или… отсутствие следа? Как сильно нужно отчаяться, чтобы обратиться за помощью… к духам ?

Последнее слово ведьма произнесла, приподняв бровь. Она и правда насмехалась, Пьеру не показалось. Неожиданно от этой иронии ему стало легче. Потому что насмехалась ведьма не только над ним, но и над собой. Точно так же, как и он, уверенная, что никаких духов не существует.

Актриса. Мошенница. Но не сумасшедшая.

Так что Пьер быстро сделает дело и вернется в Управление. А в докладе напишет, что обращаться к потусторонним силам в расследовании — совершенно бредовая затея.

Он извлек из саквояжа сверток вощеной бумаги, перехваченный бечевкой. Лезвие ножа блеснуло в неверном газовом свете.

— Перчатка? — Ведьма подалась вперед, и Пьеру пришлось опустить взгляд, чтобы не уткнуться в ее декольте. Конечно, платье медиума, или как там она себя называет, обязано создавать антураж. И все же нужно хоть немного соблюдать приличия…

— Перчатка и два окурка. — Не глядя, Пьер протянул всё это ведьме. — Принадлежат одному человеку. Мы хотим его найти.

Ее рука на мгновение коснулась его, взяв улики. Ведьма не носила перчаток, и Пьер задержал взгляд на тонких пальцах с короткими разрисованными ногтями. Символы или буквы незнакомого алфавита. Нанесены нарочито грубыми мазками, резко выделяющимися на фоне утонченного и продуманного великолепия ее наряда. Пьер поднял глаза и встретился с ведьмой взглядом. Ах да! Он вытащил из портмоне тысячную купюру.

— Ого, вы точно из жандармерии?

Она снова усмехнулась уголком рта — теперь уже, наверное, своей догадке. Бумажка исчезла в складках платья, едва Пьер успел моргнуть. Взамен в его ладонь вернулся окурок.