Анджей Савицкий - Драконовы кончары (Smocze koncerze)

Когда драгоман закончил переводить, сановники загудели; одни соглашались с поляком, но были слышны и голоса тех, которые советовали не слушать гяуров. Более всего недовольным казался имам, он говорил о том, что этот совет дают не только иноверцы, так еще и присяжные враги империи. Их рекомендации могут быть продиктованы злыми намерениями; так что будет лучше окружить территорию, занятую заразой, и подождать прибытия спахи под командованием Шейтана Ибрагима Паши. Пускай заразу вытравит армия под зеленым знаменем Пророка, которая уничтожит зло с именем Аллаха на устах. А появление одержимых – это кара за грехи, и уничтожение их должно быть искуплено кровью турецких солдат, а не пришельцев-гяуров.

- Но ведь я вовсе не собираюсь высылать людей на бой с одержимыми, - заметил Гнинский. – Понятное дело, если вы попросите, мы предоставим вам помощь, но, напоминаю, мы здесь исключительно гости. В Стамбул мы прибыли не для того, чтобы добывать славу в бою, но потребовать от падишаха выслушать наши постулаты.

Драгоман перевел слова посла, и говор вспыхнул снова. Кара Мустафа следил за всем с непроницаемым выражением лица, не отреагировал он даже тогда, когда кто-то из военных погрозил кулаком Гнинскому.

- Вы, быть может, еще и оплату потребуете за предоставленную помощь? – горячился офицер. - Потребуете отмены дани, чтобы вам отдали южную Украину и Каменец-Подольский взамен за уничтожение одержимых? А вот это как раз и начинает смердеть провокацией! А что если все это ваши делишки? Вы специально вызвали заразу, чтобы тут же ее и усмирить взамен за политические уступки?!

- Давайте не возвращаться к этому в очередной раз, - отозвался наконец-то великий визирь. – Мои доверенные люди клянутся, что поляки со всем этим никак не связаны, так что с оскорблениями можно покончить.

Только вот сам он не производил впечатления до конца убежденного. Визирь приказал слугам внести еду, которую ставили на полу, прямо перед собравшимися. Преобладала жареная птица и самые различнейшие салаты, которые турки очень любили. Семен к ним даже не прикоснулся, считая подобную еду недостойной воина, зато попробовал финики в меду и халву. Последней он был просто восхищен.

Прием тянулся час за часом, обсуждения не прекращались даже в ходе еды. Блонский вертелся все сильнее, раздраженный всем этим бесплодным сеймиком. А ведь за это время можно было приготовить наступление и до вечера расправиться с одержимыми. А здесь, похоже, остановятся на том, чтобы блокировать территорию одержимых кольцом войск. Наконец совещания пошли к концу, и в какой-то момент, когда часть сановников уже покинула комнату, великий визирь обратился непосредственно к Гнинскому.

- Я рассчитываю на то, что ваши слова не были пустыми обещаниями. Прошу вас держать отряды в готовности, - сказал визирь. – Видите ли, если бы я был обязан слушать советников, мы врагов никогда бы не победили. Но так оно во всем свете: как только дашь власть группе мудрецов, они будут болтать годами, и результата из всего этого не будет. Именно потому пали республики и древние демократии. Только мне этого объяснять не следует, вы сами прекрасно знаете, что значат сеймы и сеймики. Так складывается, что султан назначил меня сераскиром, и я могу делать все, что захочу, не слушая этих говорящих голов. Пока мы тут советовались, ополченцы подтянули брошенные вчера пушки из береговых батарей. Сейчас все они нацелены на квартал кожевенников. Перед закатом солнца мы начнем обстрел, который будет длиться до утра. А на рассвете я раздавлю врага атакой с нескольких направлений, как вы советовали.

- Если возникнут неприятности, мы будем в вашем распоряжении, - поклонился Гнинский. – На рассвете мои три хоругви тяжелой кавалерии и две легкой будут готовы к бою. Без каких-либо обязательств, исключительно в качестве почетной подмоги.

- Именно это я и хотел слышать, - улыбнулся Кара Мустафа. – Неожиданностей я не предвижу, но люблю иметь гарантии. Сам я располагаю лишь небольшим отрядом спахи, которые находились в городе в отпусках, а помимо того у меня есть только пехота и артиллерия. Десять тяжелых кулеврин и столько же пушек из береговой батареи уже на местах, еще два десятка пушек подтянем на место к вечеру. Еще я располагаю двумя тысячами солдат дворцовой гвардии, тысячей морских пехотинцев, девятью тысячами янычар и почти что пятидесятью – ополченцев.

- Могучая сила, - подтвердил Гнинский. – Но мы будем ожидать вызова.

Дипломаты пожали друг другу руки, после чего каждый их них отправился в свою сторону. Канцлер вышел из дворца и направился к Вратам Счастья. Казавшийся возмущенным ксендз Лисецкий не отступал от него ни на шаг.

- Напоминаю мил'с'дарю, что король прислал нас сюда, чтобы мы вели переговоры относительно уступок в пользу Речи Посполитой и выкупили земляков из неволи, - заметил он, акцентируя слова. – Не было и речи о том, чтобы посвящать жизни наших рыцарей в интересах империи Османов! Ваши действия – это балансирование на грани измены! Мы обязаны решительно отказать в предоставлении помощи поганым и потребовать, чтобы нас эскортировали до границы. А помогать им – это же укреплять врага, то есть действовать во вред Польше! Безбожники используют нас, и мил'с'дарь еще им аплодирует и дает обещания бескорыстной поддержки. Это же измена, воистину измена!

- А ты, долгополый, следи за словами! – рявкнул Семен Блонский. – Никакая это не измена, наоборот, почетный выход, воистину рыцарский и христианский. Таким образом мы достойно представляем Речь Посполитую! Одержимых мы били, чтобы показать: польский воин, это вам не какой-то там неуклюжий пацан, но истинный рыцарь! А пан тут что-то про измену торочит? Да я морды бил за меньшие оскорбления…

- Это угроза? Здесь я представляю конгрегацию веры, не только священником, но и церковным сановником. И ты смеешь на меня руку поднимать? Да святой отец тебя проклянет…

- Хватит, - прошипел Гнинский. – Вы оба, милостивые судари, отчасти правы. Только кое о чем вы оба забываете. А что если взрыв заразы – это только начало чего-то большего? Если истребление грозит не только этому городу, но и всему свету? Что тогда мы обязаны сделать? Помогать без выгоды и рисковать жизнью, спасая иных, или же сбежать, чтобы как можно быстрее предупредить своих?

Наступила тишина. Даже Лисецкий на какое-то время утратил дар речи.

- Вот именно. А я уже второй день над этим голову ломаю, - подвел итог Гнинский.

X

Я сидел на крыше дома с видом на залив. Вид моря меня успокаивал и поднимал настроение. Как Талаз я всегда его любил, оно мне казалось таким чистым и прекрасным, а в то же время – грозным и таинственным. Я ел вяленую рыбу и белый сыр с травами, еду, захваченную на занятом два дня назад рынке. В отличие от участников вторжения, лишенных людской части личности, мне не было безразлично, чем я питаюсь. Большинство моих подчиненных ела то, что подсовывал им Валь, исполнявший обязанности квартирмейстера, или же, как хирурги, питались сырым мясом убитых. Лично я даже не мог на это глядеть. К тому же мне мешал смрад и полнейшее отсутствие заботы о чистоте. Как Талаз, я считался не только красивым, но и заботящимся о себе мужчиной. Баню в обязательном порядке посещал через день, любил и морские купания. К сожалению, сейчас обо всех этих удовольствиях пришлось позабыть.