Александр Левин - Время взаймы [СИ]

Я выхожу из ниоткуда и иду к башне. Земля под ногами горячая, твердая. Мне кажется, что все это составляет смысл моего существования в последнюю тысячу лет. Я всегда выхожу из ниоткуда и иду к башне. Хочу спасти принцессу. Поднимусь по винтовой лестнице, вышибу дверь в темницу и возьму принцессу себе.

Посреди маков по дороге до башни меня встречает высокий и худой человек в белой одежде вроде комбинезона.

- Андрей Максимович, добрый день.

- Добрый.

В голове с ревом и стуком, как будто бы начинает работать какой-то ужасно старый и громадный часовой механизм, складываются кусочки прошлого.

- Мы рады приветствовать вас. Скажите, вы хотели бы служить Городу, как ваш отец?

«Нет», - говорит что-то у меня в голове отцовским голосом.

- Да, - отвечаю я. - Да, отведите меня к нему. Он меня ждет.

- К сожалению, сейчас это невозможно. Но есть и хорошие новости, - уголки губ человек дернулись. Жутко, бужто это было кожанная маска, которые жила отдельно от настоящего лица. - Теперь вы приняты на службу. И опять попытался улыбнуться. Как улыбался бы робот, если бы пробовал научиться выражать хоть какие-то эмоции.

Окружающее пространство незаметно изменилось. Мы... шли по улице вниз головой, а вокруг была голодная, слепая чернота космоса. Город, - а ведь это и есть Город, так я рассудил, - представлял собой сложную систему постоянно вращающихся колец, на внутренней стороне которых росли здания и ходили люди. О реальных его размерах мне было сложно судить. Скажу «огромный» - и ничего не скажу.

- Куда мы идем?

- Подождите, - сказал мой провожатый не оборачиваясь, а я только в тот момент понял, чего не хватает внутри - страха. Я совсем не боялся, это расстраивало.

- Сейчас я расскажу вам о правилах.

***

Снам нужно расчищать дорогу. «Регулировщик» - неправильное слово. Я бы лучше сказал «мусорщик». Сон может «нахвататься» осколков чужих снов, и человек, который его видит, изменится. Эти изменения будут заметны не сразу, но в конце концов станет поздно. Чужие идеи и страхи, чужие кошмары и желания. Ратиоморбия. Сны не должны сталкиваться, перемешиваться, прорастать друг в друга. Нет, регулировщик все-таки правильно.

Нет - санитар.

Хочется оперировать словами «тогда», «теперь», «сейчас». Для того чтобы проговорить происходившее со мной в Городе, я честно пытался подобрать слова из человеческой лексики, но не получается. В языках людей все привязано ко времени.

Эта игра такая: попробуй рассказать о чем-нибудь в одном-двух предложениях, не используя время. Не выйдет, спорим?

Я видел миллиарды, сотни миллиардов снов, в каких-то было интересно, в каких-то странно или страшно, непривычно, неприятно, противно, горько. Я проживал их, переставая понимать, что я это я, то есть какое-то отдельное от них сознание, я становился частью их снов, ваших снов, персонажем с лицом коллеги, порноактрисы, любимого певца, начальника или случайного прохожего. Они хотели меня, ненавидели, боялись, побеждали и насиловали. А я учился. И задавал вопросы.

- У сна нет времени, - говорили постоянные. Они все похожи, как братья-близнецы, но я, наверное, не смог бы утверждать, что это всякий раз был один и тот же. Хорошее слово «они». Пусть будут они.

Они не могут ответить, откуда взялись эльфы. Говорят, что это неважно для понимания устройства Вселенной.

- Почему мы не видим их? - спрашиваю я. - Почему они не приходят?

- Они приходят, - говорит постоянный. - Ты их видишь.

- Глупо. Я говорю о настоящем контакте. На самом деле никто и никогда их не видел. Где они, как их найти?

- Это неважно.

Но мне кажется иначе. Мне кажется, что это важно.

- Они из будущего, эти... странники, или кто они там? Народ. Эльфы. Тьфу, сколько дешевого пафоса! Они прибыли, чтобы чему-то научить нас? Тогда почему же не учат?

- Конечно же учат, Андрей. Все, что мы знаем, и все, что знают люди - это дар Народа. Кроме разве что дешевого пафоса.

- Вы же понимаете, о чем я. Почему они не покажут нам, как именно работает эта штука? Мы должны знать.

Постоянные уводили тему, право слово, как дети. Или нет, как взрослые, которые недооценивают ребенка, считая, что он чего-то не может понять. Что ему рано, что ему не нужно понимать. Большая ошибка.

***

В один из дней - на земле было холодное, дождливое лето, середина июля - я опять пришел к маме во сне. Это была моя слабость, хотя постоянные говорили, что навещать существ из базовой реальности опасно.

- Андрюша!

Она улыбалась, как улыбается тяжелобольной человек, которому на некоторое время стало лучше. Который знает, что эта ремиссия - последняя.

- Привет, солнышко, - тянет руку, касается моего лица дрожащими пальцами. - Как ты там?

- Все хорошо, мама.

- Я скоро приду, мальчик мой. Скоро мы будем вместе, сынок.

Она просыпалась в слезах. В эти несколько секунд, а когда и минут, в промежутке между сном и явью, я все еще мог за ней наблюдать. Она бледной тенью шла по пустой и холодной квартире: на кухню или в ванную комнату...

...В один из дней того лета, когда все началось, я вернулся. Кошмар никуда не делся: тварь стала огромной, в половину потолка, проклятый жирный черный паук-вампир. Я просил у постоянных убрать его, вычеркнуть, вырезать, стереть, уничтожить. Что он там делает? Чего ждет?

- Почему? Почему все должно быть так? Чего именно ждет эта штука? Что ему нужно в доме моей матери?

Постоянный долго смотрел на меня, а потом, будто поняв что-то, мне неподвластное, улыбался и лениво отвечал:

- Это часть плана. Так нужно.

Никогда не говорите мне, что «так нужно». Никогда.

- Чьего? Чьего плана? Что это еще за план?

Проклятые зомби смотрели на меня так, будто никогда мне не станет известно столько, сколько известно им. Не потому что они не хотят, а потому что сознание мое, неизлечимо людское и, конечно, донельзя примитивное, не сможет это «сакральное» нечто осознать.

- Уберите это от моей матери.

- Нет.

- Уберите это от моей матери, или я найду способ убрать сам!

- Невозможно быть несогласным с восходом солнца, Андрей. Правильно? Если мы будем говорить в категориях, к которым вы привыкли. Бороться с вращением Земли - глупость. План - это часть живого, часть Города и часть вас, Андрей.

- Уберите. Это. От. Моей. Мамы.

Они не убрали. В один из дней того лета, когда дожди лили недели подряд как проклятые, а по мрачным узким улицам за окном, сжимаясь и дрожа от холодного ветра, брели одинаковые серые люди, мама проснулась от страшной головной боли. Она давно, с самой моей смерти, не ходила ни на какую работу и, мало ела, постоянно спала. Я хотел успеть прийти еще, в самый последний раз, и, может быть, решиться сказать то, чего не успел: мама, я тебя очень люблю. Мама, мне тебя страшно не хватает, я был дурак, что ушел в свою комнату, будь она проклята, я бы все отдал чтобы побыть с тобой еще немного, просто посидеть и послушать, что и как у тебя там на работе.