Никки Каллен - Арена

Кафе работало круглосуточно, гостиница была переполнена, в фойе постоянно толпился народ: все курили, читали газеты, говорили по телефону; «будто какая-нибудь нью-йоркская редакция, и все ищут супермена», — пошутил месье Фредерик. Берилл до ночи уходила помогать месье де Мондевилю: рабочие, пока не началось строительство, покупали множество открыток и отправляли своим близким; многие из них, и инженеры, и журналисты, покупали оттого, что ничего не происходит, книги; приятно удивлялись богатому выбору и самому магазину; «я прямо боюсь повернуться, — сказал один из рабочих, — такой хрупкий у вас магазинчик, еще зашибу кресло ненароком или вас, сударь» — это месье де Мондевилю; месье де Мондевиль чувствовал себя прекрасно, «мой салон», — смеялся, рассказывал сюжеты, угощал новых постоянных покупателей каким-то удивительным ванильным чаем в шелковых пакетиках и чизкейком с малиной, а Берилл слушала разговоры, улыбалась, когда упоминали Эрика Рустиони — всегда в сочетании со словами «удивительный», «фантастика», «невероятно», — пряталась от всех и раскладывала новый товар по полочкам, по-прежнему молчаливая и босая, в удивительном платье — из полупрозрачного шелка светло-розового цвета, с шелковыми шнурами, с корсажем из сливочного атласа — и в длинной белой мохеровой кофте поверх. И только один раз ее поймали; кто-то коснулся ее плеча, когда она раскладывала особенно красивые открытки; она не заметила подошедшего человека, не спряталась — залюбовалась открытками в стиле модерн, словно нарисованы Мухой или Бердслеем, — приключения девушки: вот она принимает гостей, вот она у зеркала, в одном корсете и чулках, вот лежит в постели, пьет кофе и читает письмо; и все с черной ленточкой по краю, с бантом и пайетками черными — такие роковые, немного мрачноватые даже открытки; и кто-то коснулся вдруг ее плеча — легко, будто боялся обжечься.

— Привет, — капризный мальчишеский голос, ломающийся, хрупкий, как верба.

Берилл испуганно подняла голову. Он был чуть-чуть выше ее, совсем капельку, на челку; светловолосый, хрупкий, но гибкий, словно девочка-гимнастка; и вправду совсем юный. Очень здорово одет: серый облегающий свитер, с горлом, серые вельветовые брюки, через плечо серый пиджак, сделанный под мундир южан в Гражданскую войну; легкие ботинки из серой замши; глаза у него под челкой были тоже серыми, в обрамлении черных ресниц, огромных, будто синяки.

— У вас есть здесь Вудхауз? Ужасно хочу «Деву в голубом»…

Она встала с пола, положила открытки обратно в коробку, нашла полку с английской литературой и вытащила «Деву в голубом», в мягком переплете, но очень хорошего качества: с подходящей импрессионистской картинкой на обложке, с белой бумагой внутри.

— Классно. Я куплю. А ты кто здесь?

Берилл молчала. Он с любопытством рассматривал ее, улыбнулся совершенно потрясающе — абсолютно розовыми, будто из рекламы, «лепестки розы», губами; зубы у него были мелкие, не очень хорошие; и вообще он был некрасив, но как-то очень породисто, тонко, каллиграфично; словно все в его семье были очень красивыми, а он такой один — гадкий утенок, но зато самый стильный и обаятельный. От него пахло дождем и ванилью, точно он недавно готовил или пил кофе мокко. И он стоял невероятно близко, но Берилл почему-то не хотелось, чтобы он уходил. Он был как она. Чудной ребенок… А он и не уходил.

— Ты не любишь разговаривать или не умеешь?

«Не люблю» — показала жестом Берилл.

— Клево. А то в мире столько болтунов. Взять моих сестер, как сядут чай пить… Ну хотя бы скажи, как тебя зовут?

Она взяла открытку, ручку с накладной и написала: «Берилл». Он взял ручку из ее руки и написал рядом: «Джеймс».

— Но все зовут меня Спенс, Джеймс Спенсер, вот как. Ты классная. Такое красивое платье, ты в нем фея просто. А босиком ты всегда ходишь, даже зимой? А по углям можешь?

Она на все кивнула и написала в открытке: «А ты что, за южан?»

— А ты думаешь, что янки были такие хорошие, за негров? Как же! Бабло им было нужно!.. А южане были хотя бы честными — сражались за то, во что верили, за свои обычаи, землю и семьи.

«Хочешь чаю?»

— В подсобке?

Она засмеялась и замотала головой.

— Ты приглашаешь в гости?

«Нет, здесь».

— А ты недотрога. Ну, давай. А этот месье де Мондевиль, француз, он тебе кто? Дедушка?

Она кивнула. Она привыкла считать месье де Мондевиля кем-то очень близким, в городе уже даже образовалась ложная память — что она вправду ему внучка, а Сибилла дочка. Джеймс сел в одно из изогнутых шелковых кресел, Берилл принесла на золотистом подносе розово-золотой набор: тоненькие розовые чашечки на золотистых блюдечках, золотистая сахарница, розовый сливочник, розовые и золотистые розетки с джемами и мороженым и чизкейк с малиной — его специально для магазина пекли в «Звездной пыли», в самом кафе его не продавали; золотистые крошечные ложечки; «это сервиз дочки Марии-Антуанетты», — написала Берилл в открытке.

— Круто. Твой дедушка разрешает тебе им пользоваться? Если б я налил гостям чай в веджвудский фарфор, меня бы посадили в Тауэр, или в чулан, или в семейные подземелья…

«Он подарил мне этот сервиз, а я обычно очень аккуратна. Ты, пожалуйста, тоже будь таким».

— Хорошо, я постараюсь. Но если я что-нибудь разобью — обещаю, что куплю тебе не хуже: что-нибудь из кукольного Виндзорского.

«Ты англичанин?»

— Ну да. Не поверишь, младший сын герцога, совершенно бесполезное существо. Так что я занимаюсь чем хочу. Могу даже жениться на тебе, на девушке из ниоткуда, из маленького городка, из книжного магазина.

Берилл улыбнулась. Она чувствовала себя счастливой, так ей было легко и хорошо с Джеймсом, словно с хорошей книгой; он поставил чашечку осторожно, точно нитроглицериновую бомбу, на поднос.

— Ты так улыбаешься… ты похожа на эльфа из легенд. Если ты сделаешь так еще раз, я точно на тебе женюсь. Не улыбайся. Или мне придется убить тебя. Найти меч и заколоть. Ты же эльф, ты заманиваешь людей в рощи, леса, отбираешь у них память об их семье, о прошлом… Я вот уже почти забыл лицо старшего брата… Черт, уже столько времени, мне нужно идти, можно, я возьму на память эту открытку? Я просто уверен, что тебя не существует, что ты мне придумалась-привиделась-приснилась, со мной такое часто бывает, я влюбляюсь в девушек из сна, такой я чудак.

Она замотала головой: ей так хотелось оставить открытку себе.

— Что я за нее должен отдать?

Она пожала плечами. Джеймс стал рыться в карманах.

— У меня есть счастливый автобусный билетик, и еще вот гайка, и кусочек хрусталя, это был брелок, там фея внутри, видишь, китайская штучка, и еще платок с моими инициалами, батистовый, но ужасно сопливый, это я точно не дам, стыдно, еще заразишься; и вот печенье миндальное, с шоколадом, в фольге… хочешь?