Никки Каллен - Арена

— А этот чертов пистолет его отец купил у отца Хелены, — пробормотал Страуд.

— Анри писал рассказы в газету, причем уже довольно неплохие; Эсме, редактор, даже отправила один на конкурс молодых писателей, какой-то престижный — премия имени Кайла Маклахлана, и Анри занял первое место.

Снег задумался: он знал премию имени Кайла Маклахлана и знал самого Кайла Маклахлана — он его обожал, считал гением — впрочем, как и половина населения земного шара; и эта премия действительно была очень престижной; можно потом уже ничего не писать; так и ходить в молодых гениях до старости; так что если Анри думал стать писателем, то у него уже все получилось. Снег знал по себе и по Максу: если у тебя что-то получается, ты ни за что не покончишь с собой; потому что это как идти по Желтой кирпичной дороге — впереди приключения; тебе просто интересно жить… «Отчаяние, — подумал он, — женщина, которая опекала детей, начала пить и упустила их из виду; и Анри почему-то впал в отчаяние… будто им кто-то сказал: как все плохо…»

— В прошлый раз, — сказал Страуд, — в прошлый раз погибло четверо детей — всего за неделю; эта неделя на исходе; что нам делать: запереть их всех по домам? держать за руки?… Родители не паникуют, потому что смерти никак не связаны друг с другом; значит, просто неудачное расположение звезд… Но я и Эсме помним, что это не в первый раз… и тот парень, следователь, он был, конечно, не такой молодой и красивый, как вы… он что-то нашел; полез в горы, и его убила лавина… Вам, наверное, хорошо будет с Эсме поговорить; для нее память — это работа; она настоящий архивариус; кстати, можете порыться у нее в газетах, в старых подшивках, как-нибудь на досуге — она все хранит…

Снег представил себе такую мисс Макгонагалл — высокую, сухую, узколицую, в тяжеленных круглых очках, линзы из телескопа; они шли по коридорам мэрии, и везде висели фотографии гор — ближе к редакции из цветных они стали черно-белыми и охристыми; а возле двери с табличкой «Редакция «Арклоу пост»» висели в резных красных рамках гравюры — настоящие драгоценности; Снег залюбовался; Луций пихнул его в ребро; в полумраке коридора лицо его опять стало юным. «Что же это за наваждение? — размышлял Снег. — Мерлином пахнет»; и они вошли в редакцию; на секунду Снегу показалось, что он у себя дома, в их с Максом квартире, — так все было затянуто сигаретным дымом; «Эсме, открой окно! Немедленно! А то пожарных вызову!» — закричал Луций; кто-то из смога засмеялся, совсем по-девчачьи; окно открылось, и дым ушел в горы; а Снег увидел очень уютную комнату, квадратную, с высоким потолком, всю в полочках, стеллажах, как в IKEA, — и коробки разноцветные на них, папки, кубки, фотографии в рамочках; у окна стоял письменный стол, которому исполнилось лет сто, но антикварным он не выглядел — никто его не берег: он был весь в наклейках, в пятнах от горячих кружек, разрисованный; это был рабочий стол-тяжеловоз; на нем гудел компьютер и стоял маленький, в форме бокала для вина, аквариум, в котором задумчиво плавала туда-сюда, будто ходила по комнате, размышляя над рифмой, золотая рыбка; а пол весь в бумагах, смятых и факсовых; занавесок на окне не оказалось, только кремовые тканевые жалюзи; а подоконник забит кактусами; повсюду теснились мягкие, обитые черным и красным бархатом стулья; правда, на большей части из них тоже лежали бумаги.

— Привет, Эсме, ну ты заработалась, — сказал Луций женщине за столом; вместо офисного крутящегося серого стула у нее было кресло — настоящее, с резной спинкой, с львиными лапами-подлокотниками; Снег заочно ее полюбил. На столе стояли: принтер с вылезшими, напечатанными листами, портативная пишущая машинка, из которой тоже торчали листы, до кучи тамблер из «Старбакса» в кофейные зерна и мешковину, печати таможенные и снова кактусы. И целая коллекция пепельниц, будто их кто потихоньку собирал: из янтаря с погибшими насекомыми, с рисунком Альфреда Мухи, красная сердечком, литая серебряная…

— Привет. Луций, ну ты кудахчешь, как мамаша, — женщина за столом была в очках, но поднятых на лоб — красная оправа; темные вьющиеся волосы собраны в хвост, который вот-вот рассыплется; ни грамма косметики; зеленые глаза, черные брови, ресницы — точно нарисованные; яркие губы; курносый нос, веснушки; она была хороша, хоть и годилась Снегу в матери; в черном платье, хорошем, трикотажном, облегающем, и в красных туфлях на каблуках, которые просто валялись под столом, а ноги она поставила на них сверху — ножки в черных чулках; Снег почему-то не сомневался, что это чулки, причем на поясе. — Вы Снег Рафаэль?

— Да, — ответил он, рассматривая хаос.

— Есть хотите? Они вас там, на совещании, голодом заморили, небось.

— Я выпил чаю с печеньем, спасибо, — сказал Снег.

— А у меня есть кофе, отличный, финский, с карамелью, мм?

— Ну давайте.

Она надела туфли и стала творить кофе — кофе был в яркой банке, с «Поцелуем» Климта, а кружка ему досталась высокая, черная, с рисунком Бердслея.

— У меня дочь художница, так что вы не удивляйтесь, она собирает предметы домашнего обихода с принтами известных художников, — догадалась Эсме Патту. — Итак, ваши впечатления?

— От Арклоу? Будто все все знают, но молчат. Знаете, викторианский роман. Об убийстве принца Эдди, завуалированном под смерть от инфлюэнцы.

— Хорошо, — сказала она, села в кресло, опять скинула туфли, — тебе, Луций, я не предлагаю, если захочешь, сам себе нальешь, знаешь, где что стоит. Почти верно. Я помню, когда я училась в школе — я была ужасно влюблена, и тоже что-то вокруг происходило, — кто-то из старшеклассников покончил с собой; двое — мальчик и девочка — они были незнакомы; но все решили, что между ними что-то было; Ромео и Джульетта такие… и по радио школьному все время заказывали «Don't fear the Reaper» в исполнении The Mutton Birds… вы садитесь, скиньте что-нибудь на пол просто.

— А я этого не помню, — сказал Луций; он не садился; смотрел на содержимое полок, будто что-то искал; или просто как в музее: что же это… а, помпейская вазочка, вернее, кусок…

— Ну, ты тогда только и знал, что листать учебники по математике… — Снег понял, в кого была влюблена тогда Эсме, но она все равно пояснила: — Мы учились с Луцием в одном классе; Луций собирался стать инженером; но он свой талант променял… на вечную молодость…

— Я и есть инженер, — ответил Луций сердито; тут в дверь постучали.

— Мам, можно? — нежный девичий голос; таким обычно озвучивают принцесс в диснеевских мультфильмах — зачарованных принцесс.

— Входи, золотко, — и в комнату вошла чудесная девушка — будто снежинка влетела: белая кожа, бледно-розовые губы, зеленые глаза, белый капюшон; в комнате запахло персиками; она вела на поводке заснеженного чау-чау; Эсме сразу же сорвалась с места, закурлыкала, стала обниматься с собакой; девушка же смотрела на Снега, не отрываясь, будто он приснился ей накануне; «здравствуй, Перл», — сказал Луций, и тогда девушка моргнула, отвела дивные глаза: «здравствуйте, мистер Орсини».