Никки Каллен - Арена

«Тебе никто не поверит, учитель».

Голос низкий и мужской, сексуальный, как темно-красные цветы, крепкие сигареты, толстые обтягивающие свитера; рядом никого не было — но он понял: он вошел в Медаззалэнд без спроса, и это не его мир, а чужой, и подростки не умеют летать — его предупредили. Но когда разгадываешь шифры, знаки и тайны, карту с сокровищами — трудно остановиться, остаться дома. Учитель спустился в бар, в «Кладбище разбитых сердец», заказал еще один чай с лимоном и спросил бармена еще раз: «кто эти пятеро?» «метаморфозы, — ответил на этот раз роковой мальчик-бармен, — убьют или защитят, смотря чего ты стоишь и чего заслуживаешь; чего ты заслуживаешь?» — и улыбнулся вишневыми губами, будто уже знал, погадал на Таро.

«Бедный», — подумала Магдалена, когда прочитала об отце Хьюго; им приносили в дом прессу за всю неделю — не только «Гастроном» и «Вестннк ресторатора»; в их семье обожали читать, просто как в «Школе волшебства» Энде — до абсурда, когда бабушка вяжет шарф с километр, зачитавшись; качественное, новостное, без картинок, желтое, все в картинках, журналы о доме, о цветах, о музыке и кино, о спорте, театре, о моде, путешествиях, об Англии, толстые литературные, тонкие подростковые, комиксы… Все валялось по полам, коврам, креслам, кроватям, потом кто-нибудь в приступе уборки складывал их в икеевские коробки, уносил в кладовку, а позже это сдавалось в местную библиотеку. Дом Кинселла был полон еды и животных: Кинселла содержали приют для бездомных животных и ветеринарную благотворительную лечебницу; животных они обожали, особенно собак; сейчас в доме жило три, и всех подобрали на улице: помесь сенбернара с московской сторожевой Уильям Баскервильский, старый-старый пес, который спал всегда в комнате Магдалены, они были большими друзьями; именно Магдалена привела его с помойки — с помощью сосиски с сыром; хромая колли Энья и что-то маловразумительное, лохматое, резвое, маленькое — Дэвид Копперфильд. «Бедный Хьюго», — сказала Магдалена Уильяму; тот лежал у ее ног, дремал, огромный, как бревно, открыл глаза, закрыл опять, понял, что не про него — он-то был счастлив, продолжил дышать ей в ноги, греть; Магдалена простыла ужасно: пошел снег, а она, влюбленная в Хьюго, надела легкое платье вместо свитера и джинсов — красное, с капюшоном — и полосатые чулки; вот теперь из носа, из глаз течет, горло болит, пить можно только горячее; на улице весна, а она в теплых, нелепых, с пальцами носках, в пледе, пьет аспирин, фервекс, а у Хьюго беда, и никто небось слова доброго не сказал. А вдруг его вообще исключили и они с мамой уехали на край света? Выковать железные башмаки, железный посох, железные хлебцы и искать его теперь полжизни. Не выдержала, набрала номер — взял Хьюго; какой у него голос — низкий, совсем мужской, сексуальный, словно из ночного радио внезапно — «Танцы Минус», «Цветы»; «кто там?» — спросил Хьюго, будто она стояла у него за дверью и думала: оставить корзину с яблоками и земляникой анонимно, на коврике, убежать или же все-таки выдержать взгляд, улыбнуться…

— Это Магдалена Кинселла, я учусь в твоем классе, гм, — «вспоминает, как я выгляжу».

Хьюго молчал. Связь была очень хорошая, и она слушала его дыхание, легкое, как у медитирующего. Потом он вздохнул — так же легко, еле слышно, словно белый шелковый шарф подкинули, и теперь он падает, медленно, и можно смотреть на него вечность…

— Я помню, ты сидишь на первой парте, и у тебя куча блокнотиков, ручек, карандашей, и еще ты читаешь книги детские — про волшебство всякое, — в сердце Магдалены зацвело целое поле одуванчиков.

— У тебя тоже куча ручек и карандашей, ты что-то рисуешь, но ты всегда закрываешься. Наша староста как-то хотела попросить тебя нарисовать плакат, ко Дню учителя, что ли, но к тебе так просто не подойдешь: ты кажешься далеким, как крепость на конце пустыни; кажется, ты так глубоко ушел в себя, что, если к тебе обратиться, ты нагрубишь.

— Я комиксы рисую. Есть у меня тут одна история ко Дню учителя, как раз доделываю, — Магдалена подумала, что история, наверное, страшная, — так нерадостно он это произнес, словно не выходит малахитовая чаша, рисует целый год.

— У меня брат младший читает комиксы, «Человека-паука» и «Людей Икс». Отстой?

— Ну-у… Каждому свое.

— Ты любишь мрачные?

— Ну да, типа «Ворона».

— Совсем мне незнакомый мир. Я люблю волшебников и рыцарей, колдунов и фей.

— Просто ты хорошая, — сказал он ласково; Магдалене стало жарко, она скинула плед.

— А ты чувствуешь себя плохим? — ее поразило, каким сложным стал их разговор; она-то намеревалась просто спросить, что задали по физике, истории или алгебре, хотя, что задали, она знала: староста звонила каждый вечер…

— Я и есть плохой. Все ждут от меня плохого.

— Все-таки ждут.

— Ну да. Я шел по коридору и прямо читал, как в комиксах, над каждой головой облачко: «эй, парень, а ты тоже носишь с собой офигительный набор отмычек? ты тоже убьешь человека за деньги?»

— Я думаю, это не так, тебе кажется, тебе просто страшно. Или ты действительно плохой и думал бы так о другом, если бы это приключилось с другим. Уфф, как сложно. А знаешь, я болею. У меня грипп. Сопли и все такое.

— Ужас. По-моему, даже хуже моего.

— Вот видишь! Продиктуешь мне домашку по алгебре?

Они стали разговаривать по телефону каждый вечер — где-то в десять, когда родители смотрели телевизор, новости или новый фильм Ридли Скотта по DVD, младший брат пел Тимберлейка в ванной, а мама — из Пуччини или Верди; Хьюго боялся, что мама будет плакать, пить спиртное или снотворное, не дай бог; но она держалась, они говорили друг с другом; «это кошмар, — сказала она, — но я не чувствую, что он предал меня, я его все равно люблю, буду ждать суда, а там уже что получится — ждать его или жить уже одной, воспитывать тебя»; и обнимала его; «не надо меня воспитывать, поздно уже», — но объятия терпел, слушал, как бьется ее сердце под красивым кашемировым свитером сливочного цвета; одновременно набирали номер — и Хьюго, и Магдалена, и телефон давал короткие гудки: занято, сбой, неправильно набран номер; потом кто-то один успокаивался и ждал, второй набирал снова и снова, словно желая дозвониться на радио, выиграть билет в кино, передать привет, загадать желание, угадать мелодию; «Магдалена?» «Хьюго?»; и разговоры у них были настоящие, как у парня и девушки; сначала, конечно, о фильмах: Хьюго любил «Ворона»: «а ты знаешь, что Брендона Ли убили на съемках и фильм сделан наполовину из черновиков?»; а Магдалена смотрела каждый вечер, возвращаясь со школы, мультфильм «Ходячий замок»; «любишь аниме?» «нет, я люблю эту историю: волшебники, гоняющиеся за сердцами друг друга, и музыка а-ля Вена накануне Первой мировой»; ну и конечно, «Гарри Поттер и Орден Феникса». Рассказывали, как у кого выглядит комната: у Магдалены джинсовый диван с ворохом подушек, ноутбук «Эппл» на прикроватном столике, на стене — огромная черно-белая фотография Парижа: по набережной на первом плане идет, улыбаясь, руки в карманах, ослепительной красоты высокий, стройный, длинноногий молодой человек; его зовут Оливер, Оливер Рафаэль; это какой-то классный киноактер, он умер молодым, от наркотиков; «но он так хорош, уфф…» Говорили о мелочах; холодильник у Кинселла весь в магнитиках, например, с такой надписью: «Зачем мне рай, если в нем нет шоколада?» — «наш семейный девиз», — смеялась Магдалена, а у Хьюго все замирало внутри от ее смеха, от ее голоса, будто он стоял на пороге вертолета на совсем не учебной высоте и собирался прыгать впервые в жизни с парашютом, без инструктора, без обучения; где учат любить? Магдалена рассказала ему о собаках, об Уильяме: они нашли его в одном дачном поселке — поехали к друзьям на пикник; когда-то, наверное, его тоже кто-то вывез с собой на пикник, а он потерялся, несчастный пес, жил на помойке; они с папой сразу же забрали Уильяма с собой; он был худой, страшный, весь свалявшийся, и Магдалена ревела от злости на жизнь, что чудесные собаки бывают несчастны; а теперь вот рядом спит, дышит ей в ноги, и Магдалена обнимает его за большую шею, а больше всего он любит сосиски с сыром. «Не могу, — сказала Магдалена, — когда кому-то больно, кому-то плохо» «мне плохо, — сказал Хьюго и сам испугался своей правды, — когда ты выздоровеешь?» «послезавтра, — ответила Магдалена, — мне к врачу, я почти здорова», и чихнула; «будь здорова, — сказал Хьюго, — «послезавтра»? это ж целая вечность, я умру, или я убью кого-нибудь в этой школе» «так все плохо?» «хуже некуда: я иду — и все расступаются, смотрят, как в «Факультете»; будто не они инопланетяне, а я…» «хочешь, я приду в гости, принесу тебе свою книжку про магических животных» «у тебя вышла книжка?» «ну да; на обложке, правда, написано «Анжела Норелл», это я в другом мире, двоюродная внучка Дамблдора, директор одного виртуального Хогвартса; у тебя есть Интернет? можешь вылезти на наш сайт, посмотреть на меня в высокой черной шляпе; называется «канон-Хогвартс», канонический, у нас все по правилам: если ты поступаешь к нам учиться, ты англичанин, и тебе одиннадцать лет, и имя у тебя английское, и будь добр, играй подростка-несмышленыша, а потом расти вширь и в глубину; мы это с одной девочкой придумали, с Владленой, она училась раньше в нашей школе, в нашем классе, и в виртуальном Хогвартсе, ей все так не нравилось — какие странные персонажи, которым по сто лет, они гаргульи, и зовут их Шакира, например; бардак какой-то, самодеятельность. Потом ее семья уехала в Таллин, мы переписываемся и делаем вместе сайт. Я веду уход за магическими животными, вот и написала книжку — «География мифических существ», люди из одного солидного издательства прочитали ее на сайте и предложили издать; и издали, красивая такая, белая с золотом, старинные гравюры внутри и даже карта старинная Европы, с обозначениями: здесь могут водиться драконы; я на гонорар купила себе ноутбук, а так вообще у нас большой семейный компьютер в гостиной стоит». «Ого, — сказал Хьюго, — а зачем это — мифические животные?» «а зачем ты рисуешь комиксы?» «потому что я часть их, я — Яго», — проговорился Хьюго и прикусил губу до крови: она не поймет, не услышит. «А я волшебница, — спокойно ответила Магдалена, — вот ты со мной разговариваешь как с хорошим человеком, а я возьму и приворожу тебя». «Хочу», — подумали оба.