Аластер Рейнольдс - Алмазные псы [сборник litres]

Мы стояли перед дверью, у которой Селестина допустила ошибку. Моя бывшая жена нажала правильный топологический символ, и дверь откатилась в сторону, пропуская нас в помещение, которое мы не успели изучить раньше. Дальше нас ожидали очередные головоломные вызовы, а не задачи, аналогичные тем, которые были успешно решены на пути сюда. Похоже, Шпиль настойчиво пытался изучить пределы нашего понимания, а не просто предлагал новые варианты некоего базового шаблона.

Короче, хотел не согнуть, а сломать.

Все чаще и чаще я думал о Шпиле как о разумном существе – терпеливом, любознательном и, когда у него возникает такое настроение, изобретательно, крайне изобретательно жестоком.

– Что там? – спросил Форкерей.

Хирц вертела головой, разглядывая помещение.

– Да очередная загадка, чтоб мне сдохнуть.

– А поподробнее можно?

– Какая-то фигурная хрень. – Она помолчала несколько секунд. – Ага, снова четыре измерения. Селестина, не желаешь полюбоваться? По-моему, это как раз по твоей части.

– Ты в состоянии определить тип загадки? – уточнила Селестина.

– С хрена ли? Линии какие-то ломаные и растянутые…

– Топологические деформации, – пробормотала Селестина и следом за Хирц проникла в комнату.

Минуту-другую они тихо переговаривались между собой, изучая дверные косяки, – ни дать ни взять снисходительные искусствоведы перед модной картиной.

Затем у них начался спор. Было, кстати, не очень-то приятно наблюдать за резко поумневшей Хирц и сознавать, что устройства, которые Чайлд тайком запихнул нам в черепушки, заметно улучшили наши математические способности (правда, Тринтиньяна можно не считать, ведь его, как я подозревал, таким вниманием не почтили). Каждый реагировал по-своему, улучшения различались степенью, стабильностью и прочими нюансами. Лично на меня математические озарения накатывали непредсказуемо, будто приступы горячки, коими одержим пристрастившийся к опиуму поэт. Форкерей же приобрел исключительный талант к арифметике, стал складывать в уме невообразимо большие числа с одного взгляда на них.

Самое радикальное изменение постигло Хирц – даже Чайлд был изумлен результатами своей «хирургии». На втором прохождении Шпиля она с легкостью, не задумываясь, выдавала решения дверных загадок, причем, я уверен, дело было вовсе не в том, что она запомнила эти решения с прошлого раза. А когда начались задачки, ставившие в тупик и Селестину, Хирц продемонстрировала умение постигать их суть, пускай разобраться глубже в строгом языке математики она явно не могла.

– Хирц права, – наконец сообщила Селестина, – это действительно топологические деформации, растягивание цельных геометрических тел.

Нам снова подсовывали проекции четырехмерных структур, но фигуры справа от двери изображали отражения тех тел, которые подверглись разнообразным деформирующим воздействиям. Задача, как обычно, состояла в том, чтобы соотнести отражения с объектами слева и выявить фигуру, трансформированную со сдвигом.

Мы провозились около часа, а затем Селестина объявила, что нашла правильный ответ. Мы с Хирц попытались вникнуть в ее объяснения, но в итоге всего-навсего признали, что два других варианта ответа выглядят явно ошибочными. Что ж, до внедрения в наши организмы таинственных штучек ультра мы не сподобились бы и на это. Однако особой радости я, увы, не испытывал.

В общем, Селестина оказалась права. Мы перешли в следующее помещение.

– Все, дальше в этих скафандрах нам не пройти. – Чайлд указал на дверь впереди. – Придется разоблачаться. Хирц, конечно, пролезет, но, боюсь, только она одна.

– Что с воздухом? – осведомился я.

– Дышать можно – ответил Форкерей. – Думаю, на короткий срок это безопасно. Но не советую затягивать, если, конечно, обстоятельства не вынудят.

– Вынудят? – повторила Селестина удивленно. – По-вашему, двери и дальше будут ужиматься?

– Не знаю. Но разве вам не кажется, что это место прямо заставляет нас обнажаться, требует полной уязвимости? Полагаю, это еще не предел. – Он помолчал, наблюдая, как умный скафандр раскрывается. – И веселого тут мало.

Я его понимал. Он пострадал от Шпиля первым и пока единственным.

Под скафандрами ультранавтов на нас были надеты другие, максимально облегченные версии, плотные, в облипочку, комбинезоны достаточно современного образца, впрочем по сравнению со снаряжением ультра казавшиеся музейными экспонатами. Довеском шли компактные шлемы. Поскольку дыхательные аппараты к комбинезонам не прилагались, все прихватили с собой внешние ранцы с патрубками. Вопреки моим опасениям, Шпиль не возмутился этаким мошенничеством, хотя, надо признать, мы до сих пор толком не поняли правил, по которым ведется игра.

Понадобилось три или четыре минуты, чтобы избавиться от громоздких скафандров и остаться в комбинезонах. Большая часть времени ушла на проверку показаний датчиков, и всем, кроме Хирц, пару минут пришлось дышать внутренним воздухом Шпиля.

У меня защипало в носу. Теплый, как человеческая кровь, и сырой на вкус, этот воздух слабо отдавал машинным маслом.

Стало несказанным облегчением вдохнуть холодный и безвкусный воздух из ранца.

– Эй! – окликнула нас Хирц, так и не снявшая скафандр ультра. Она стояла на коленях на полу. – Ну-ка, попробуйте.

Я тоже опустился на колени и приложил руку в тонкой перчатке к поверхности пола.

Он вибрировал куда чаще, чем раньше, словно Шпиль возбудился, когда мы скинули прочное снаряжение.

– С этой хренью вот-вот оргазм случится, – проворчала Хирц.

– Идем дальше, – сказал Чайлд. – Защита у нас есть, пусть и менее надежная. Если проявим сообразительность, она и не пригодится.

– Гладко стелешь, осталось только поумнеть. Будь мы такими умными, как ты уверяешь, никто бы из нас и отлить у этой хреновины не присел.

– Так зачем ты с нами пошла, Хирц? – спросила Селестина.

– Жадная я, потому и дура.

В новом облачении мы успешно преодолели одиннадцать помещений подряд. То и дело попадались витражные, если угодно, окна, открывавшие вид на поверхность Голгофы далеко внизу. По оценке Форкерея, мы поднялись от входа в Шпиль метров на сорок, если мерить строго по вертикали. Предстояло покорить еще двести (немало, скажем честно), но лично мне впервые подумалось, что наша затея может выгореть. Конечно, в своих домыслах я делал сразу несколько допущений. Во-первых, что головоломки, неуклонно продолжавшие усложняться, останутся разрешимыми. Во-вторых, что двери прекратят уменьшаться, раз уж мы сбросили громоздкие скафандры.

Второе допущение не подтвердилось.

Как и раньше, сужение дверных проемов от комнаты к комнате было едва заметным, но к пятому или шестому помещению оно уже бросалось в глаза. Пожалуй, через десять или пятнадцать комнат снова придется протискиваться кое-как.