Сергей Антонов - 2-Герой-2

Но вправе ли мы, дорогие читатели текста, осудить женщину, коль вздумалось ей полюбить? Вправе? Не вправе? Ах, сразу видно нам, Авторам, кто нас читает сейчас… А вы бы, дама, помолчали бы, раз уж лесбиянка.

Одним словом, как записал в своем дневнике один неописанный Персонаж одного Писателя: "Оно конечно любовь поражает как финский нож… внезапно и все такое, вот только, как правило, поражает она, как минимум, – троих , и одного – насмерть…"

И это все, что мы, Авторы, имеем сказать об этом.

Писк коммуникатора сбросил с Полугая сон, бабу и одеяло. Голый, он одним прыжком вылетел из каюты и через мгновение оказался уже в рубке, у рации. Звонил Гневнев.

– Кирьян Антоныч?

– Говори, капитан.

– Его пытались взять. Грузовой двор "Братск". Он ушел. На том же самом грузовике. Упустили, словом.

Полугай зарычал, совершенно как водяной насос.

– Однако, есть три вещи. Одно. Один ушлый коп-радист засек остаточное излучение индивидуального коммуникатора Маллигана – Маллиган коммуникатор почему-то не выбросил. Так вот, коп засек его, обсчитал сигнал, усилил его и поставил на повтор-определитель. Другое. Грузовик не заправлен воздухом. И третье. Он безоружен. Совсем.

– Его видят по коммуникатору?

– Да. Его ведут. Его ведет Махоркин. Сам понимаешь, Кирьян Антоныч, – Махоркин не выпустит. Ну, да должен же он был, твой Маллиган, наконец ошибиться. Его можно догнать и сбить в любой момент, но войсковой атаман Кребень приказал не трогать, – вести до финиша.

– Капитан. Я его беру, я его сам делаю, – сообщи Кребню. На живца я его делаю, гада. Что мне от тебя нужно? Перелей в калькулятор штурмовика координаты Маллигана, полное описание грузовика. Имей в виду, что я лишен компьютерного обеспечения, – наведи меня сам по сети. И вообще, дай мне на прямую непрерывную Махоркина. Когда все случилось?

– Сорок минут назад. Я сообщил так скоро, как только мог.

– Ряхлов не объявился?

– Никак нет. Исчез пацан.

– Хорошо. Потом. Арестованного сдал благополучно?

– В тот же день. Курьер увез. Все нормально. Пошла к тебе информация, Кирьян Антоныч. Только… смотри, войсаул – ты враскоряк с приказом Кребня… Подумай! Не сходи ты с ума, батька!

– Спасибо, капитан. Я как раз стараюсь не сойти с ума. Флаг. Я на охоте.

– Ну смотри, Кирьян Антоныч. Флаг. Пошел к тебе пеленг. Даю тебе Махоркина.

Системный оператор "Коня белого" Тарас Махоркин тут же и объявился. Цель оставляет слабый, но незамыленный след в телефонной сети Меганета. Цель непрерывно маневрирует, но маневр физический, коммуникационный след не мылит, наверное, даже и не знает про него. Даю счет на ваш калькулятор, рекомендация: перейти в киберспейс, пилотировать корабль виртуально. Расчет сопряжения даю. Ваш киберпилот закрыт, прикажете инициировать? Понял, отставить. Пошел счет.

Через некоторое время, как только калькулятор вспыхнул готовностью и приступил к ориентации штурмовика на след, Полугай, натянувший на уши тесный ему летный шлем, взялся за джойстики. Нос штурмовика выискал в пространстве цель, индикаторная панель процессора показала, что к старту все готово. Педаль в пол.

Нежные руки обвили шею войсаула, затем шелковистое тело оказалось у него на коленях, и войсаул громко закричал, испытав необыкновенное чувство, с доходящей даже до болезненности пронзительностью ощутив себя настоящим мужчиной.

Укради коня, изнасилуй женщину и убей соперника.

"Калигула" стартовал.

Каждое утро – Збышек не знал точно, утро ли, но не пытался узнать – с лязгом и потрескиванием, чрезвычайно сложно, стены и потолок камеры раскрывались. Движения камеры напоминали Збышеку, как в начальной школе, то ли в первом, то ли, вообще, в нулевом классе, на уроках приложения они сворачивали под руководством доброго классного автомата розы из пластиковых разноцветных листочков… розы очень похоже раскрывались, стоило потянуть вниз за специальный стебелек… Збышек очень редко предавался отвлеченным воспоминаниям, но сегодня, здесь, сейчас – все равно больше нечем было себя занять…

Камера раскрывалась, мгновенно улетучивался скопившийся за ночь запах лекарств, и было светло, и небо по-прежнему бежало слева направо, и Збышек поспешно зажмуривался, избегая головокружения.

– Заключенный Какалов, – говорил из-за век охранник.

– А куда я денусь, – говорил Збышек, не открывая глаз.

– Завтрак и прием лекарств, Какалов, заключенный.

– Ну давайте, давайте, – торжествуйте, празднуйте… – говорил Збышек, и кровать, содержащая его в плотных тенетах, поднимала изголовье, а руки получали определенную свободу, правая побольше, левая поменьше. Збышек разжмуривался. Пятна медленно пропадали из глаз.

– Как сам себя самочувствие? – спрашивал охранник безразлично. В этот момент он неизменно стоял над койкой, чуть нагнувшись, рассматривал узлы и крепления на одеяле.

– А вы что, врач? – неизменно отвечал Збышек, и до самого обеда больше никто не произносил ни слова, обращенного друг к другу. Охранник, удостоверясь в незыблемости кокона, занимал обычное положение – садился в кресло, а Збышек начинал очередной печальный день.

К койке, стоящей на металлической платформе (а платформа возвышалась над поверхностью планеты на добрых пять метров) подкатывался справа столик с едой на подносе и коробочкой с пилюлями. Збышек не мог видеть, откуда возникает столик, скорее всего его выносит микролифт из-под пола, и не мог видеть, как поднимается на платформу охрана, скорее всего по лестнице, укрепленной на створке камеры, что была в сомкнутом положении стеной за изголовьем койки. В любом случае, охранник подходил сзади, а кресло, в котором он сидел весь день до вечера, когда камера закрывалась, стояло направо от Збышека – легкое, вероятно удобное, пружинистое – мгновенно можно встать, почти не напрягая спины, – сложное переплетение металлических полос.

И никакой электроники. Збышек чувствовал только пару электромоторов, магнитный привод койки, автоматический магнитофон, – все это управлялось не иначе как механическим часовым механизмом. Збышек чувствовал обостренно и жадно, и наверняка, что в радиусе ста миль не работал ни единый компьютер. Разве что телевизор без обратной связи. Да какие-то еще обесточенные системы за холмами.

Выходило, что Збышека заперли не хуже, чем если бы залили бетоном. Даже радиосвязь вблизи от него не использовалась, на шее у охранника висел мегафон, с помощью которого охранник общался с караулкой, отстоящей от камеры на две сотни метров прямо напротив глаз Збышека: десятиметровая вышка с квадратной кабиной и опоясывающей ее площадкой, с постоянно торчащим на ней человеком с ружьем и биноклем, и еще стояла там на треноге телекамера. Збышек иногда улыбался камере, а иногда, от скуки, беззвучно, преувеличивая артикуляцию, страшно ругался, богохульствовал и оскорблял национальные чувства наблюдателей. Иногда Збышек пел, особенно в минуты, когда препараты принимались шептаться между собой внутри его головы, пел, как правило "Королева мертва, да здравствует труп, я люблю королеву", или песню Дона "Похерь, что херится", одним словом, матерные песни Збышек пел, единственно таким манером выражая свой протест. С охранником же он никогда не ругался, потому что не было смысла: отдежурив свои двенадцать часов и сменившись каждый конкретный вертухай больше на пост не выходил; разумно; за столь короткий срок проинструктированного и подготовленного человека невозможно выбить из равновесия или подкупить.