Игорь Сотников - Гиперпанк Безза… Книга первая

– Так вы точно хотите знать, кто я? А точнее, кто я для вас всех? – громоподобным голосом ЛОМ заставил задребезжать оконные рамы, лампочные плафоны и не обошлось без того, что и сердцах гротесков наметилась такая нервная тенденция, особенно в побледневшем лице гротеска Иллиариона, на кого устремился взгляд открытой требовательности ЛОМа. При виде которой Иллиарион даже себе позволил краткосрочные сомнения на свой счёт. – А тот ли я человек, кто ему нужен, и вообще, надо ли мне всё это!

И Иллиарион, пребывая в своём сонме ума недостоверности себя, начал непроизвольно перебирать своими руками на своей мантии пуговицы, которых там не было, а как только он упорядочил их порядок нахождения на себе, то он нащупал другую цель для своих рук – лежащие перед ним на кафедре бумаги. Где точно должно быть вписано имя этого типа, с кем они, как Иллиарион предварительно уже в себе чувствует, намучаются и нахлебаются по полной всего того, что их пищеблок не сумеет затем переварить. – Это гад, нас прежде вычеркнет из списков людей достойных упоминания, чем мы его. – Сковала всю уверенность в Иллиарионе эта кощунственная для его бытия мысль.

А противостоять ей, он не то чтобы не может, а он чувствует в себе явное нежелание в эту сторону быть напористым и вообще предпринимать какие-то действия. Тем более на пути к любому роду таких действий стоит упирающийся в него взгляд этого человека, неизвестной для них только в именном роде конструкции, а так-то по нему всё видно и очень понятно то, что он никому тут спуску не даст (разве что только кубарем с лестницы, куда сам пинком и отправит) и будет требовать от всех и от каждого в частности быть тем, кого он в нём видит. А видит он в них, а в частности в Иллиарионе, кого только это и заботит, совсем не то, что они себе тут надумали на свой счёт думать и рассуждать. – Чудовище ты, Иллиарион!

Правда, Иллиарион всё же попытался сделать попытку узнать, кто этот ЛОМ есть такой. Он обзорным зрением обратился в сторону лежащих перед ним бумаг, пытаясь разобрать имя этого неизвестного, о ком не посчитал нужным заранее позаботиться. Глупо получается считал, посчитав, что раз его имя будет вычёркиваться из всех анналов памяти, то с хрена ли его ещё вспоминать.

И вот тут-то Иллиарион и подлавливается ЛОМом неизвестной для всех какой конструктивной мысли и направленности своего суждения. – Что, всё-таки знать хочешь? – вопрошает ЛОМ Иллиариона. А Иллиарион и не может теперь никак возразить, согласно кивнув в ответ.

– Что ж, раз вы все так на моём знании настаиваете, то я не могу оставлять себя в тени ваших заблуждений и предубеждений в свой адрес. И я назову себя. Но только сами понимаете, что для всех я буду одним человеком, а для каждого в отдельности я буду видится в своей особенной представительности. Так кто первым хочет знать мою действительность для себя? – задаётся вопросом ЛОМ, почему-то при этом смотря на гротеска Иллиариона.

Кому может быть и льстит такое его выделение из всех тута, но он в этом плане демократичен и всегда готов разделить такое к себе внимание между всеми. Но как ожидалось из странных соображений Иллиарионом, то его собратья по единомышлению, гротески общего и частного права, в том числе и на право отвода себя в сторону от принятия не верных решений через самоотвод в коридор, все как один решили им воспользоваться и оставили один на один Иллиариона с тем что есть и что он там выяснит всем будет только по следам случившегося интересно.

– Ну вот мы и одни. – И непонятно к чему это сказал ЛОМ пониженным до введения Иллиариона в состояние стрессового напряжения голосом. Где Иллиарион даже задаться вопросом: «И что это значит?», не мог, в таком он был волнении. А ЛОМ продолжает нагнетать тревожную обстановку вокруг и внутри Иллиариона, задав ему самого провокационнейшего качества вопрос. – Ну так что, ты до сих пор хочешь знать, кто я есть такой для тебя? – И, принявшись не сводить своего пронзительного взгляда с поджилок Иллиариона, которые в нём затряслись вслед за его перебиранием всех своих пакостей и не достоинств поведения, за которых ему пришла так внезапно расплата в виде этого ЛОМа.

Где правда сперва всё в нём возмутилось насчёт такой проявленной ЛОМом самонадеянности в своих утверждениях того, что в нём никогда не было. – Да на какой ты мне сдался, если на то пошло. И к чему такое акцентирование внимания на мою инициативу и предвзятость в выяснении его личности?! – не может не недоумевать Иллиарион, проявляя такую завидную терпеливость в деле проявления своего любопытства.

А вот ЛОМ на всё это дело смотрит со своих, самобытных позиций. В общем, совсем иначе, чем Иллиарион. – Ну раз ты такой настойчивый, то я так и быть, раскрою для тебя своё настоящее имя. – Прямо вгоняет в растерянность и в чуточку негодование Иллиариона своей нахрапистой самопроизвольностью мышления ЛОМ, всё сам решая за Иллиариона. И не давая ему шанса на возражение, раз и лезет в задний карман своих широких штанов рукой. Вообще вгоняя Иллиариона в отчаяние своего сползающего в сторону пола положения. Где он и смотреть не может на то, что сейчас будет разворачиваться на его глазах, – точно себе говорю, моё самоубийство, – и в тоже время он на всё это смотреть не имеет никаких сил и чуть не может.

А ЛОМ, так в одно резкое движения взведя Иллиариона в самострел своей реализуемости взрывоопасного человека, там, в заднем кармане, берётся за своё и всё это сопровождает словами констатации фактов своих действий.

– Я достаю из широких штанин. – Сопровождает этими словами свои действия ЛОМ. И как же он, сволочь, убедителен. Всё так и есть в действительности – он достаёт и в самом деле что-то пока не озвученное из своих, как есть широких штанин, такого модного раритета на ногах их носителя из своего времени.

– Дубликатом бесценного груза. – А вот это уже более загадочно звучит, заставляя Иллиариона напрячься в готовности быть готовым ко всему, в том числе и предъявлению к себе неопровержимых оснований для своего исключения из списка людей, имеющих право на своё упоминание. Отныне и до скончания знаний этого времени, после того как этот ЛОМ предъявит эти неоспоримые основания для его вычёркивания из памяти событий, он есть только номинальная единица характеристики личности – он отменённая личность.

– Что это?! – не может сдержаться Иллиарион.

– Смотри, падла, я…– и на этом моменте голос Сленга выбивает из Умника всю эту картинку, так и не дав понять Иллиариону, кто его сейчас будет отменять. А вопрос отмены тем субъектно сложен, что в его реализации невозможно предусмотреть и предупредить, кто и кем будет в следующий момент актуализации действительности отменён и вычеркнут из права на свою качественную реализуемость. И эта его качественная непредсказуемость, заставляет подчас действовать поспешно и неразумно тех, кто взял на себя право проводить в жизнь это правило упорядочивания мирового порядка. Ведь никто никогда не даст гарантий в том, что ты первым не будешь отменён, что тоже имеет право быть, вот и приходится в этом деле действовать без оглядки на последствия и здравомыслие.