Александр Руджа - Говоруны

– Славный аперитив, – томным голосом сказал тот, кто теперь обитал в его теле, – но это только начало. Я скучаю по былым временам, когда человечество гадило под себя, и плату всегда брали кровью. Отчего бы не продолжить веселье? Конечно, кровь не сравнится с огненной водой, но она тоже питательна. Меня влечёт это безумное и сладостное приключение, а вы, трое светлых и чистых братьев, составите мне компанию? Например, как там тебя… здоровяк?

– Я думаю, мы забыли познакомиться, – пророкотало нечто внутри Бада. Его мясистое лицо подёргивалось, будто контроль за мышцами установился не полностью. – Мне было бы проще называть вас, братья, по вашим истинным именам, раз уж нам повезло вырваться из Ада и наслаждаться свободой в этом летающем мире.

«Лейтенант» закатил глаза и облокотился на закопченную колонну.

– Акоман, – назвался тот, кто раньше был Чумным Доктором, и от его голоса повеяло огнями в каменных чашах, широкими площадями, полными кричащих грешников, и гнилыми расщелинами, курящимися зловонием, отравленной землёй, покрытой язвами войны, и ещё напомнило об обмане невинных и порченных мыслях, будто слизняки ползущих по земле. – Я никогда не понимал, почему христианская геенна должна меня страшить. Да я состарился раньше, чем они начали сочинять свои смешные мифы!

– Мы все здесь не из седьмого поколения, – надменно произнёс «Клэм». В его мерцающих глазах отразились поваленные статуи, истлевшие деревья, пересохшие колодцы, страшные крики умирающих птиц, иссохшее море, разделенное на сине-зелёные треугольники, и белое небо, в котором нет глубины, но есть граница. Время от времени при взгляде на него казалось, что из-за безупречно чёрного костюма топорщатся четыре сверкающих крыла. – Меня зовут Пазузу, и я старший среди демонов ветра.

– Алабасандрия, – кроваво-красные губы Лейтенанта разомкнулись, но за ними не было зубов и языка, только мёртвые младенцы, женщины с разорванными вздутыми животами, спрятанные в корнях деревьев ухмыляющиеся лица, ряды колоколов, не умеющих звонить, и ряды металлических знаков на древних табличках, чей смысл смутен, а расшифровки утеряны. – Давненько мне не приходилось гулять на свободе.

– Постой! – Пазузу хихикнул. – Ещё недавно ты носила совсем иное имя. Обизут!

– Я не люблю его, – тело ковбоя содрогнулось. – Если хотите, называйте меня Сандри.

– Дзи, – проронил кто-то внутри десантника. – Раз уж мы тут решили сокращать имена, это будет вернее других.

Он мог бы ещё рассказать о пронизывающе-холодных алых рассветах, которые застал с затянутых туманами холмов, об одиночестве потерпевшего кораблекрушение, о кровавых комках правды, что изблевывают оранжевые монахи, отчаянии альпиниста, увидевшего разрыв на страховке, морщинах на лицах людей, которые без остановки кричали несколько лет, замурованных в золотые горы праведников, слишком опасных для этого мира. Но не сделал этого. Ничто на самом деле не имело значения.

– А Карниван 20 20 Акоман ( Ака Мана , буквально « злая мысль ») – в древнеиранских религиях дэв чувственного желания, посланный Ариманом, чтобы соблазнить пророка Зороастра. Пазузу – в ассирийской и вавилонской мифологии повелитель демонов ветров. Обизут в фольклоре Ближнего Востока – женщина-демон, ответственная за выкидыши. Имела множество имен, среди египетских коптов была известна как Алабасандрия . Дзикининки — в японском буддизме злой дух, поедающий трупы. Карниван – библейский демон одержимости, склоняющий людей к бесстыдству. ? – Акоман оглянулся. – Я видел его в движущейся тюрьме.

– Ему не хватило тела, брат, – Сандри хрустнула чужой шеей, – но он на свободе, радуйся!

– Ты не будешь? – Дзи, маневрируя огромным телом, пристроился у ближайшего трупа, схватил его за шею и, виновато поглядывая на товарищей, принялся пожирать. В стороны брызгала кровь, раздавалось громкое чавканье, но потерянные души делали вид, что это их совсем не занимает.

– Извините, – сказал Дзи с полным ртом. – Я и сам не рад этим припадкам. Просто как подталкивает что-то…

– Ничего, – сказал Пазузу с усмешкой. За их спинами помещение галереи понемногу заволакивалось серым дымом: огонь не был побеждён, он просто ушёл вглубь конструкции и сейчас медленно подтачивал здание. – Даже у того мальчишки, в чьём мясе я сейчас живу, было полно секретов куда хуже, чем твой. Мы все – тёмные души, живущие в океане удобного незнания. Все до единого.

– Нужно двигаться дальше, – сказала Сандри, неумело хмурясь. Её пальцы уже выглядели как обугленное дерево – потрескавшиеся, чёрные внутри. Ракшасы разрушали тела-носители, чрезмерно черпая из них чуждую для человеческой природы энергию. – И быстро. Прежде чем эта крыша рухнет нам на голову или нас снова поймают экто-ловушками и обменяют на какого-нибудь не вовремя сдохшего писаку, маляра или музыканта.

В XXII веке такой способ возврата признанных гениев из Чистилища был весьма распространен и имел широкое общественное одобрение. Воскрешенные гении не всегда оставались в своем уме (по правде говоря, довольно редко), но это всё равно считалось выгодной сделкой с руководством нижних планов бытия.

– В этот раз менять не будут, – мрачно сказал Акоман. Его клювастая маска треснула и сочилась густой, тёмно-красной жидкостью, а зелёные растрёпанные волосы лезли во все стороны клоками. – За побег, групповую одержимость и массовый геноцид нас без суда пустят на топливо для реакторов.

Ракшасы поёжились. Вечная не-жизнь под колпаком «Объединенных энергосистем Преисподней», аккуратное выкачивание жизненных сил в течение столетий – ровно столько, чтобы не убить, но и не дать вырваться на свободу – это было куда хуже гуманного развоплощения.

– Есть идея, – проскрипел Пазузу, трепеща своими призрачными крыльями. – Я пошарил в памяти своего мясного костюма, он работал в Институте Реальности. Понимаете, что это значит?

– Нас пустят внутрь, – сказала Сандри и облизнула сухие губы. Её лицо казалось обветренным, покрасневшим. – Мы сможем получить доступ к операторской?

Контроль Института Реальности над жизнью цивилизации имел свои ограничения и не включал модификацию базовых физических законов Вселенной, но остальные параметры можно было изменять в достаточно широком диапазоне – при определенной сноровке не воспрещалось даже отправиться в прошлое и откорректировать его на свой вкус. Находясь в фиксированной точке во времени, Институт всё равно продолжил бы существовать.

– Рискованно, – сказал Дзи, с трудом двигая гипертрофированными челюстями. После сеанса импровизированного каннибализма они здорово подросли и сейчас больше напоминали осиные жвала. – Если и прорвёмся, то с шумом и треском.