Елена Свительская - Ветер моих фантазий

– Я тебе купила на Новый год, – призналась подруга, ласково на меня глядя.

– Правда?.. – я подняла на неё глаза, кажется, сиявшие будто солнце, судя по тому, как просветлело её лицо, лицо милой доброй девушки, которой было дело до всех моих тревог и волнений.

– Но раз уж такое дело… ты можешь забрать этот блокнот сейчас.

– Лерка!!! – радостно взвизгнула я, кидаясь душить её в объятиях. – Ты моя прелесть!!! – расцеловала её в обе щеки и снова по кругу. – Любовь моя!!!

На нас, разумеется, косились. И даже однокурсники наши в толпе собравшейся были. И, хоть и шептались они тихо-тихо, клоунов нежданных добровольных от выступления не отвлекая, я примерно предполагала направление их мыслей.

На последней паре я была. Хотя… сложный вопрос, была ли я там или меня там не было? Ибо лапки мои с чёрной гелькой – Лерунчик, знавшая меня и мои обострения, сваливавшиеся нам на голову нежданными и в неподходящее время, таскала для меня пару ручек – короче, лапки мои порхали над новенькой, шикарнейшей тетрадью. Вот вроде важнее то, что мы рождаем, но до чего приятно рождать свои истории на красивейшем материале! И с бумагой такое разнообразие! С вордом будет как-то поскучнее…

Поблёскивали листья деревьев, когда на ещё не упавших, ещё не высохших каплях дождя играли солнечные лучи. Поблёскивали края кристаллов и камней, тонких, разной формы и разных цветов – кажется, здесь были все существующие – прозрачных, полупрозрачных или совсем матовых, чистых или с вкраплениями разных форм и составов.

Худенькая девочка, сидевшая на земле, обсыпанной разноцветными осколками, прямо голыми коленями к ней, медленно собирала разноцветные камни, складывая их в каком-то беспорядке, и на разном расстоянии друг от друга. Поблёскивали крохотные камни и нити, которыми густо была расшита её светло-зелёная одежда из тусклой материи. Да будто огненными нитями падали на её плечи и чуть трепетали от прикосновения лёгкого весеннего ветра её рыжие волосы, спадавшие чуть ниже лопаток.

Мальчик, проходящий на расстоянии от неё, да равнодушно осматривающийся, замер, недоумённо вглядываясь на полянку, только-только начавшую освобождаться от снега, на деревья, пока ещё стоявшие без листьев, тёмные и светлые, да на рыжую девочку в зелёной одежде, между кучек мелких разноцветных камней, ярким пятном выделявшуюся на фоне чёрной земли и снега.

Девочка подняла синий, полупрозрачный камень с вкраплениями какого-то вещества, наподобие волос, коротких, золотистых. И положила рядом с бордовым и сочно-зелёным. Потом ещё добавила блёкло-розовый с другой стороны.

Мальчик перевёл взгляд на запястье, сжал и разжал пальцы, да вгляделся в картину маленькой голограммы, появившейся над его ладонью. Нахмурился. Потом, снова став невозмутимым, сжал пальцы. Пошёл было дальше. Но вдруг остановился, оглянулся.

Она осторожно выбрала ещё один блёкло-розовый камень, маленький совсем, да положила рядом с большим. Но, если совсем уж рядом их сложить, то камни по краям друг с другом вообще не совпадали. Уж точно не осколки от единой, но разбившейся какой-то штуковины.

Он бесшумно обошёл поляну, по ещё сохранившемуся меж деревьев снегу, не оставляя за собой следов. Как, впрочем, и на всём его пути, где под его ногами попадался снег. Шёл медленно, вглядываясь в её движения, да в то, как она тихо выбирает камни: цветов разных, состава разного, степени прозрачности неоднородной, да ещё и друг к другу вообще не прилегающие, если раскладывать их в таком порядке.

Девочка продолжала перебирать горки камней, иногда выбирая из них какие-то, поднося поближе к глазам, рассматривая их, положив на ладонь или на просвет. И многие возвращала туда, где лежали прежде, а то и вовсе сердито отбрасывала, а складывала рядом с собой немногие. Но по каким принципам она их отбирала, неожиданному зрителю было непонятно.

Так он и ходил вокруг поляны, точнее, почти у самой её границы – сама-то она была неправильной формы – не приминая ногами снега, изредка лишь придерживающийся стволов. Ходил, ходил… вглядывался в её движения, кусочки разных пород, которые она по непонятным каким-то критериям или отбирала, или выкидывала. Смотрел, смотрел…

Потом уже, не выдержав, ступил бесшумно на поляну, не оставляя следов ни на редких сгустках снега, подтаявшего на солнце, ни на влажных местах на земле, ни на сухих. Прошёл к ней – она и этого не заметила – и встал за её спиной. Беззвучно принюхался. Долго принюхивался к лежавшим камням и кристаллам. Разной формы, но примерно одинаковой толщины вырезанным, пластинками. И снова ничего не понял. Что, впрочем, на его лице не отобразилось: ни гневом, ни растерянностью.

Когда она, вздохнув тяжко, загребла в ладони пригоршню камней и поднесла их к глазам, пристально разглядывая, он подался к ней, наклонился почти вплотную, принюхиваясь. Куски разных видов веществ почти не пахли. Но, кажется, не в этом было дело.

Его волосы, длинные, чёрные, отливавшие синим, упали вокруг её лица. Скоси она немного взгляд – и заметила бы их, таких непохожих на её, тёмных, да ещё и взявшихся неведомо откуда.

И дома своё сокровище не нашла. Нигде не нашла. А там были наброски моих идей для двух новых книг! Обидно! Но блокнот исчез также внезапно, как и тот подросток-художник семь лет назад…

Самое обидное, когда теряешь тексты. То, во что столько сил, чувств и ночей бессонных вложено, столько просыпано своих выходных. Почти так же обидно, как когда ты их обрезаешь, скажем, потому что дёрнуло участвовать в сетевых конкурсах рассказов, а там ограниченный объём.

Кто знает, каково это, уместить целую историю в 12 кб текста? На три-четыре вордовских листа, даже если 12 шрифтом. И чтоб она ещё и была яркая, вызывающая какие-то эмоции у читающих её! И как будто с каждым предложением ножом срезаешь со своего тела кусок себя. Больно, страшно, не хочется. Нет, со временем чуть спокойнее уже начинаешь относиться к моменту редакции – поначалу будто от себя самого отрезаешь, с мукой.

Но терять свои тексты, файлы, записки, черновики – ещё больнее. Словно друга потерял. Словно у тебя умер кто-то. А повторить точно также, как оно родилось на вдохновении – безумно сложно. До слёз обидно.

Два дня проревела. Так, уже по дороге домой и дома. Что в вузе-то к людям приставать – им пофиг. Они сами не пишут, да и редко кто что делает своими руками. Они не знают, каково это – потерять то, что сам сделал. Не ценят. Вот просто вещи рвутся, ломаются – и их выкидывают. Но как больно, если это было то, во что ты вложил свою душу, над чем часами сидел, заботливо подгоняя деталь к детали, да забывая обо всём, сорвавшись на полёте вдохновения. Ведь каждый творец в своё творение, словно в своего ребёнка, вкладывает какую-то частичку себя или даже кусочек своей души!