Григорий Бученков - Аверроя. Книга I. Колониальная интрига

– А если бы он все-таки существовал? – снова заговорил кузен.

– Кто? – не понял я.

– Ну, Бог! – пояснил Дэвид. – Как думаешь, как Он отнесся бы к тому, что мы оцифровываем свои личности?

– Я думаю, Ему было бы все равно.

– Почему?

– Это же наш выбор! Мы ведь, к примеру, не заставляем христиан, иудеев или мусульман переходить в цифру. Потому что понимаем, что остаться в реале, – их осознанное решение!

– Возможно, ты и прав, – немного поразмыслив, согласился со мной кузен.

Мы преодолели еще один квартал. До набережной оставалось всего метров сто – сто пятьдесят. А я все думал о предстоящей процедуре цифровизации. Не сказать, чтобы она меня слишком пугала. Все-таки я готовился к ней все последние годы. Однако меня не покидало чувство тревоги. Местный психолог, мистер Уилсон, говорил, что это нормально. Тревожные мысли и переживания всегда сопровождают человека в поворотные моменты его жизни. Особенно, если человек стоит на пороге чего-то неизведанного и неиспробованного.

«Сэр, вспомните свой первый поход к зубному! – сказал он мне во время нашего последнего сеанса психотерапии. – Вы ведь тоже переживали и нервничали. Хотя знали, что все будет нормально, анестезия сработает и никакой боли вы не почувствуете!» – после этой фразы он снисходительно улыбнулся и похлопал меня по плечу. Впрочем, сравнить оцифровку с походом к стоматологу мог разве что мистер Уилсон. Мне вообще иногда казалось, что он так погряз в своих психологических приемах и матрицах, что за ними совсем перестал видеть живых людей, с их проблемами и переживаниями.

Пару дней назад мне приснилось, что во время оцифровки людей заменяют на роботов и хитроумных NPC, которые лишь мастерски копируют поведение своих человеческих прототипов. Сами же люди бесследно исчезают в глубинах небытия, где странствуют в одиночестве и кромешной темноте целую вечность.

Проснувшись, я, конечно же, отмел этот бред. Огромное количество моих друзей и знакомых прошли процедуру цифровизации. После этого я встречался с ними в виртуальных мирах. Мы общались, гуляли, зависали в ночных клубах. Уверен, что ни одна программа не смогла бы так ярко и в мельчайших подробностях воспроизводить человеческий характер.

К тому же мне постоянно приходилось сталкиваться с оцифрованными на работе. Большая часть наших инженеров и менеджеров среднего звена уже давным-давно перешли в цифру и общались с нами посредством виртуальных совещаний, телефонных звонков и голограмм. Рассуждения такого рода меня всегда немного успокаивали. Однако тревога возвращалась вновь и вновь. Однажды ночью я так накрутил себя, что был готов и вовсе отказаться от оцифровки. Такие случаи у нас в коммуне уже бывали. Например, в прошлом месяце отказалась от цифровизации и переехала в «Библейский пояс» Мая Харрис. А еще год назад в самый последний момент испугался и не стал проходить оцифровку Барри Аллен.

Я немного знал Барри. Одно время мы работали с ним вместе в цехе упаковки. Поэтому после случившегося я пошел прямиком к нему и спросил:

– Чувак, ты чего? Что происходит?

– Блин, братан! Я как будто прозрел! Мне не нужно туда лезть! – ответил мне Барри и неожиданно заплакал.

Вы бы видели это зрелище! Двухметровый бородатый бугай стоит передо мной и плачет, как ребенок. Когда он успокоился, мы пропустили по стаканчику в одной из местных забегаловок. Он мне, кстати, так внятно и не объяснил, почему ему все-таки «не нужно» переходить в цифру. А утром Барри прыгнул на свой старенький Харлей и уехал из коммуны. Больше я его не видел.

Погрузившись в эти воспоминания, я даже не заметил, как мы с Дэвидом вышли на набережную. В лицо ударил сладковатый запах тухлого мяса. Крики чаек стали невыносимы. Они сотнями, если не тысячами, вились вдоль прибрежной полосы.

– Эй, парни! Вам не стоит здесь находиться!

Я обернулся на оклик. К нам спешил полицейский. Наверное, один из тех, кто ехал в той странной патрульной машине.

– Да что здесь происходит?! – воскликнул я и, подойдя к перилам, обрамлявшим набережную, взглянул на пляж.

Вся прибрежная полоса, насколько только хватало глаз, была усеяна трупами людей. Они лежали в неестественных позах, в песке и водорослях, кто-то из них был со связанными руками и ногами. А между ними с довольным видом прохаживались тучные чайки, периодически отхватывая от тел кусочки пожирнее. Трупы плавали и в воде, отчего море приобрело буровато-коричневый оттенок. Я никогда еще в своей жизни не видел столько мертвых людей в одном месте. Смрад стоял невыносимый. Так что мы с Дэвидом были вынуждены прикрыть носы рукавами рубашек.

– Привет из внешнего мира! – пояснил подошедший к нам офицер. – Их грузят на баржи в Европе или Южной Америке, точно не знаю. И там, и там сейчас идет война за влияние. Потом вывозят в открытое море и топят. Трупов так много, что рыбы не успевают их жрать. Течение приносит тела к нам и выбрасывает на берег, словно сам океан не хочет принимать такой жестокости, – полицейский на секунду задумался. – Ну, ладно, парни, пойдемте. Вам здесь не место!

Мы с кузеном отклеились от перил и, как в тумане, зашагали следом за офицером. Он проводил нас до первого перекрестка, вежливо попрощался и пожелал нам счастливого пути; посмотрел с минуту на наши удаляющиеся спины, потом развернулся и пошел обратно к набережной.

До машины мы шли молча. На пол пути Дэвида вырвало.

– Ты в порядке? – поинтересовался я у кузена.

– Да, все в норме! – ответил он заплетающимся языком.

Я помог Дэвиду добраться до ближайшей лавочки. Мы посидели минут десять, отошли немного от увиденного и продолжили путь.

Вечером в коммуне я собрал близких друзей на небольшую вечеринку в честь моего перехода в цифру. Впрочем, особого веселья не вышло. Мы с Дэвидом рассказали собравшимся о том, что увидели сегодня на пляже. Многие уже об этом слышали. Коммуна – она ведь как большая деревня! Слухи по ней разносятся очень быстро.

Мы выпили по стаканчику бурбона, повспоминали прошлое. Все-таки за восемь с половиной лет, которые я здесь провел, у меня скопилось немало историй. Потом Дэвид взял гитару и спел нам «Paint it black» и еще пару песен из Rolling Stones. Я слушал, как мой двоюродный брат перебирает аккорды на старенькой акустической гитаре, и вдруг отчетливо представил себе свою будущую жизнь. Тысячи лет спокойствия и безмятежности, творческого и научного поиска, безудержного веселья и захватывающих приключений! В той, новой жизни не будет места гниющим на пляжах трупам, болезням, нищете, несправедливости, скучной и тяжелой работе и, наконец, самой смерти.

От сомнений, терзавших меня последние несколько месяцев, не осталось и следа. Душу наполнила уверенность и определенность. Я подлил себе бурбона и откинулся на спинку кресла, вытянув ноги и прикрыв глаза. А где-то на горизонте сознания приятный голос Дэвида выводил на пергаменте моих барабанных перепонок: «…I see my red door and it has been painted black. Maybe then I’ll fade away and not have to face the facts…» 1 1 Строчка из песни The Rolling Stones «Paint It Black». Перевод: «…Я вижу мою красную дверь, но она окрашена в черный. Может, тогда я исчезну, и мне не придется мириться с действительностью…»