Роман Гринь - Город Улыбок

А на счет клоунов, согласно легендам, их интересовали только те, кто долгое время грустил или печалился. Они просто приходили к такому человеку и забирали его в свой «цирк». Никто не знал, где находится «цирк», и что он из себя представляет, даже те, кто возвращались оттуда, ничего о нем не помнили. Они возвращались где-то через месяц после исчезновения, но уже другими людьми, всегда улыбались и никогда не грустили. Вот только, это постоянное пьянящее счастье, превращало их в каких-то безвольных зомби, с одной лишь реакцией на все раздражители – улыбкой. Я поежился, не хотел бы попасть в руки к клоунам и пройти их странную терапию. Если такова цена счастья, спасибо, я пас, предпочту остаться человеком.

И вдруг, неожиданно для самого себя, я рассмеялся. Человек?! А человек ли я? Я один в этом городе, совсем один. Вокруг только механические куклы и живые улыбающиеся манекены. И страх, страх потерять комфорт и роскошь, которые дарит Рондо. Ведь я, рожденный в трущобах, в пограничных районах между «плантациями» и Клоакой, хорошо помню, что жизнь бывает другой. Попытался вспомнить лица матери, отца, сестры. Но снова пустота. Забыл! Как страшно! Память не сохранила их лиц, как я не силился, но не мог ничего вспомнить, прошло двадцать пять лет с тех пор, как счастливого и одновременно напуганного десятилетнего мальчугана Кевина посадили в поезд, идущий в Рондо, посадили, чтобы дать ему шанс на новую жизнь, понимая, что больше никогда не удастся его увидеть. В тот день мать плакала от счастья, и от гордости за сына, но и от невероятной грусти расставания тоже.

Я сжал кулаки, совсем не помню ее лица. И не осталось даже фотокарточек, мы были так бедны, что не могли себе позволить и этого. Забавно, сейчас за свою месячную зарплату, я мог бы купить чуть ли не сотню новейших современных фотоаппаратов. Все еще пытался вспомнить образы родных, но перед глазами были лишь чертовы клоуны, их разрисованные лица с красными носами и разноцветными волосами. Всегда ли клоуны были такими монстрами? Нет, я помнил других, не стремящихся любой ценой заставить зрителя улыбаться. Помнил их по-доброму веселыми, когда улыбка не таила в себе приговор. Это было однажды, мать тогда продала свой любимый и единственный шарф, чтобы купить нам билеты в цирк. И хоть этого хватило лишь на места в самом заднем ряду, но я до сих пор помню всех тех диковинных зверей, выступления клоунов, акробатов и воздушных гимнастов, файер-шоу и прочие цирковые номера. Это был самый счастливый день в моей жизни, тогда мама смеялась, искренне и по-настоящему. Где она сейчас? Наверняка, уже умерла, как и отец, скорее всего. В трущобах за стеной Рондо долго не живут, там нет ни денег, ни хорошего питания, ни подходящих условий жизни, ни нормальной медицины. Те, кто там доживают до пятидесяти – считаются долгожителями, стариками там становятся в сорок. А моя сестра? Думаю, она вышла замуж за какого-то работягу из того же завода, где работал и отец. Он, наверняка, зарабатывает гроши, напивается в стельку дешевой бормотухой и регулярно бьет ее. Я почувствовал, как горячие слезы текут по щекам.

– Ты не Город Улыбок! – закричал я, и крик мой пролетел по комнате, помчался в темноту ночного города, где растаял среди тысяч сияющих неоновых огней. – Ты Город Проглоченных Слез!

Допил виски залпом. Слишком много грущу, слишком много плачу, как для добропорядочного гражданина. Они придут за мной, я чувствую это. Уже буквально слышу их шаги за дверью, вот-вот раздастся звонок! Посмотрю в их мертвые глаза. «Пройдемте с нами!» Нет, это скажут не они, это скажу я. Клоуны не говорят, на их лицах всегда застывшая улыбка. А вокруг – звенящая тишина. Ни звука, ни шороха, даже никакое насекомое не пролетит мимо этих чудовищ. Лишь тишина и холод, зябкий, пробирающий до костей. И удары твоего собственного сердца. Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук! Все быстрее! Ускоренный отсчет конца, твой панический страх перед этой улыбающейся смертью. У самих клоунов нет сердца. Лишь могильный холод, исходящий от их пестрых карнавальных костюмов и застывшая навеки зловещая улыбка на лице. Говорят, когда посмотришь в их глаза – провалишься в пучину отчаяния и безумия. На миг тебе покажется что их окоченелые губы вгрызаются в твою плоть, мертвые рты открываются и сотни копошащихся слизких белесых червей хлынут на тебя стремительным потоком, закоченелая покрытая трупными пятнами плоть клоунов вдруг начнет таять, и стекать по их белоснежным костям. Ты будешь давиться ею, задыхаться от того, что все твое горло переполнено могильными червями и гнилой плотью. И лишь после этого, когда тебе уже станет совсем нечем дышать, когда ты уже не сможешь проглотить больше кладбищенской гнили, наваждение исчезнет так же резко и бесследно, как и появилось. А еще, клоуны говорят губами других людей! Жутко! Загляну в их мертвые глаза, посмотрю на эту застывшую улыбку, и мои собственные губы произнесут:

– Кевин Крокус – вы больше не добропорядочный гражданин Города Улыбок! Вам придется пройти с нами!

И они уведут меня в свой «цирк», а вернусь я уже другим, вечно-улыбающейся куклой. Нет! – Снова засмеялся. – Они меня не получат! Мне просто нужна была надежда, просто нужна была вера!

И я обрел ее вчера! Там, после работы, когда уже закрывал двери церкви, увидел его, клоуна. Он был другим, хоть был первым и единственным клоуном, которого я увидел в Рондо, но даже так понял, что он совершенно другой. Да и внешностью отличался от того, как описывают этих улыбчивых ублюдков. Вместо пестрого наряда все его тело было покрыто бинтами, он походил на мумию. Вот только бинты были пропитаны кровью, его кровью, что сочилась из ран. Он так невыразимо страдал. А вместо клоунского грима и дурацкой улыбки, на нем была маска, маска грустного клоуна с нарисованной слезинкой. И его глаза. Они были такими живыми, не так как описывалось в городских легендах. И еще, этот клоун плакал, смотрел на меня и плакал! Но будто не от собственной боли, нет, казалось он плакал из-за меня, и из-за всех горожан. И почему-то его слезы стали для меня символом надежды, символом веры в перемены. Что-то случилось со мной тогда. Я упал на колени и зарыдал сам. Я начал говорить без умолку, исповедаться во всех своих грехах, в том, каким трусом и лицемером был, и во многом другом. Рассказывал что-то еще. Может тайны Архитекторов? Вот потеха, тогда я уже в любом случае не жилец. А, к черту! Я лишь помню, что плакал и просил прощения. И тогда клоун положил мне руку на голову и тоже что-то сказал, что-то сказал моими губами. Я прикоснулся к ним пальцем, и вдруг вспомнил.

– Я прощаю тебя! Но простишь ли ты себя сам? Скажи, разве это вежливо, такому как ты, до сих пор оставаться живым?! – Да, такими были его, мои слова.