Виктор Смольников - Котов

— Приветствую вас на территории сей крепости! Здесь вы найдете кров и еду, наберетесь сил для дальнейшего путешествия! — сказал один из них и продолжил: — Есть ли среди вас больные или те, кому нужна какая-нибудь помощь?

— Нет, — ответил за всех аббат. — Все, что нам необходимо, нам дают достойные рыцари Храма.

Пройдя через подвесной мост, отряд оказался во внутреннем дворе крепости. Спешившись и умывшись, пилигримы по призыву аббата пошли молиться в храм, рядом с которым стояла часовня; на ее крыше был водружен не обычный, а восьмиконечный крест храмовников.

Вытесанный из больших кусков известняка собор с мощными контрфорсами и высоченными стрельчатыми окнами поражал своими размерами. Храм Божий имел крестообразную форму, которую ему придавало пересечение трансепта с центральным нефом. Продольный корпус заканчивался полукруглой апсидой. Над средокрестием нефов и над входом находились две мощные башни; их-то и видели из-за стен крепости паломники. Фасад молитвенного здания был, как и положено, обращен на запад. На бронзовых дверях входа были изображены отлитые в металле Адам и Ева, идущие друг к другу, а также сцена убийства Авеля Каином. На тимпане, под полукруглой аркой портала, была изображена изваянная из камня сцена Страшного суда; под фреской на мраморе было высечено:

“Non nobuis, Domine, non nobis, set tuo nomini da gloriam!” (Не нам, Господи, не нам, но имени твоему ниспошли славу!)

С религиозным трепетом паломники вошли в храм. Справа и слева до самого алтаря стояли колонны, на которые опирался сводчатый потолок. На высоте около двух метров от основания колонны превращались в скульптуры апостолов Господа и канонизированных святых. У основания колонн располагались изваяния драконов, химер и кентавров. На капителях были высечены парящие ангелы.

Из окон под потолком через цветные стекла витража на молившихся падали мягкие, успокаивающие потоки света, настраивая верующих излить Богу свою душу. Горящие перед золотым алтарем свечи подчеркивали бренность жизни и величие вечности, для которой человек что песчинка, а его жизнь — это жизнь мотылька-однодневки, который летит к свету.

13

Короткий декабрьский день подходил к концу. Солнце зашло, и на необъятном декабрьском антрацитовом небе высыпали звезды. Андрей очнулся оттого, что кто-то трясет его за руку. Больной открыл глаза и увидел Илью.

— Хватит спать, что ночью делать будешь? — спросил Карась.

— Илья, ты мне такой сон обломал! — сердито ответил Котов.

— А че снилось?

— Да как тебе сказать, ну, ты этого не поймешь.

— Че, баба голая, что ли?

— Нет, слушай, ко мне во сне опять приходил брат-рыцарь и рассказывал про тамплиеров. Ты мне веришь?

— Верю. Ты мне уже говорил, это у тебя гон такой.

— Да не гон это.

— Не, гон самый настоящий. Здесь одному кажется, что на него какие-то люди влияют, другому, Леше Печеню из пятой палаты, например, кажется, что он двойник Владимира Высоцкого, Сухоплюев иногда говорит, что он марсианин. Да в общем, тут у каждого второго бредятина есть.

— Так ты зачем меня разбудил-то?

— Тобою тут блатные интересовались, кто ты по жизни. Гоша Туз, он смотрящий за этой “крыткой”, спрашивал о тебе, чем ты живешь. Ну, я ответил, что мужик ты нормальный, да и вообще, ты “вольняшка”. Месяц-другой полежал здесь — и домой. А кто по статье, так и несколько лет здесь проводит, а вот некоторые, например Юмба, — и Карась показал на лежащего рядом с окном толстяка, — так тот уже третий десяток лет здесь обитает.

— А кто такой этот Гоша?

— Он здесь в авторитете. Из тюрьмы его сюда отправили, за убийство сидел.

Андрей попытался занять более удобное положение, но не смог. Вязки были сделаны профессионально. “Худшей пытки не придумаешь, — думал Андрей, которого начало охватывать чувство клаустрофобии, — такое изощренное издевательство еще придумать надо!” Клаустрофобия переросла в панику, и срывающимся голосом новичок спросил у Ильи:

— Карась, а ты меня можешь отвязать?

— Не, ты че, меня сразу на галоперидол и сульфазин переведут и так же, как и тебя, привяжут.

— Так никто же не узнает, что ты отвязал!

— Ты думаешь, здесь стукачей нет? За таблетку циклодола мать родную продадут, не то что меня! Так что терпи.

Весь их разговор слышал толстяк Юмба, который сказал привязанному:

— Хочешь, отвяжу?

— Конечно!

— А у тебя курево есть?

— Нет, — ответил Андрей, но потом вспомнил, что сигарету, которую ему в долг дал Карась, он еще не успел выкурить, и сказал: — Есть сигарета одна!

— Давай я тебя отвяжу, а ты мне табачок.

Юмба, которому было все равно, что его самого могут привязать, за годы пребывания в психбольнице насмотрелся на всякое и воспринимал богадельню как дом родной. Андрей, обрадовавшись от одной мысли, что с него снимут опротивевшие вязки, радостно воскликнул:

— Идет!

— Только ты меня не закладывай, — развязывая новичка, сказал толстяк, — если что, скажи, что сам отвязался.

— Само собой!

Через пять минут, сбросив с себя путы, Андрей попытался встать. Тело плохо повиновалось, нейролептики парализующе действовали на способность двигаться. Долгое время пережатые вязками ступни не чувствовали ничего. Кое-как, держась за спинку кровати, Андрей все же поднялся.

— На ужин, на ужин, — раздался в коридоре голос буфетчицы. Санитар, отперев дверь в наблюдательную, прокричал: — Подъем, сволочи, жрать идите!

Ужин для наблюдательной накрывали в коридоре, отдельно от “сознательных” больных. Голодные пациенты, толкая друг друга и ругаясь из-за места за столами, рассаживались по табуреткам. Неаппетитная с виду больничная каша пользовалась среди пациентов большим успехом. Больные, чтобы усилить аппетит, вслух вспоминали те яства, которые им когда-либо приходилось пробовать:

— Ах, вот сейчас бы плов, чтобы мясо было мелкими кусочками и с изюмом и рисом рассыпчатым. Я, когда в Средней Азии был, ел такой, пальчики оближешь! — с восторгом говорил Ухо.

— А я вот, вспоминаю, в ресторане “Уральские пельмени” был, так там такие пельмени, и порции на всю тарелку! И с горчичкой, и со сметанкой, одно объедение! — подзадоривал себя и других Фикса.

Слюноотделение от воспоминания деликатесов усилилось до такой степени, что пациенты начали с большим энтузиазмом наворачивать жидкую овсянку. Через две минуты тарелки были пусты, и обитатели желтого дома чуть не в голос стали просить добавку. Воспользовавшись тем, что санитар ушел с поста, а в палате никого нет, Андрей, которого в наказание не стали кормить ужином, выскользнул в коридор и под общий стук ложек пробрался в сортир. В туалете пациент подошел к окну, попробовав заграждение металлических решеток на прочность. “Бесполезно, — подумал Андрей, — такую преграду не осилить, все продумано”.