Уильям Гибсон - Комната Скиннера

Это его комната. Его кровать. Пенопласт, покрытый сверху овечьей шкурой, под которой лежит химическая грелка. Окно круглое, витражное, каждый кусочек своего цвета. В центре, сквозь круглое желтое стекло можно увидеть город.

Иногда он вспоминает, как эта комната строилась.

И остов моста, и многожильные тросы теряются в гуще наросших поверх тату салонов, тиров, аркадных залов, слабо освещенных лотков с нераспроданными остатками мужских журналов, дешевых баров, нелицензированных медиков, лотков с пиротехникой, закусочных, тотализаторов, суши баров, ломбардов, торговцев пирожками, домов свиданий, продавцов хотдогов и тортилий, китайских фермеров, винных лавок, травников, хиромантов, парикмахерских, магазинов скобяных изделий и баров.

Это чудо предпринимательства выросло прямо на проезжей части. Над все этим, у пилонов воздвигнуты серьезные барьеры, там реализуются самые причудливые желания. Там обитают никем не считанные люди с сомнительной репутацией и неопределенной профессией.

Тремя месяцами ранее она впервые ступила на мост. Был туман. Первыми, кого она увидела, были продавцы фруктов и овощей с лотками забитыми товаром, освещенные карбидными лампами и окуриваемые дымом. Селяне с побережья. Она и сама была оттуда, пройдя мимо чахлых сосен Литтл Ривер и Мендоцины и холмов Укиахо, поросших кривыми дубами.

Она оглядывается назад, пытаясь осознать увиденное. От горшков торговцев супом поднимался дымок. Со стороны Окленда тянуло неоном. Оба этих запаха смешивались в тумане. Она стояла в тоннеле, крыша которого была скоплением хижин, громоздящихся на тросах, поднимающихся к пилонам моста сложенном из кусков фанеры и мрамора, гофрированный пластик и полированная медь, блестки и пенополистирол, тропические деревья и зеркала, викторианское стекло и поблекший из-за морской соли хром. Вся эта роскошь сложилась волей случая. Сначала она долго стояла и просто смотрела на все это, потом вошла, прошла мимо мальчика, торгующего книгами в суперобложках и кафе, где слепой попугай, привязанный к металлической жердочке, ковырял свежую цыплячью ножку.

Скиннер вынырнул из своих грез о велосипеде, покрытом ракушками, и увидел, что девушка вернулась. Она повесила его кожаную куртку на отведенный ей крючок и села на корточках на простой туристической пенке, служившей ей постелью.

Велосипед. Ракушки.

Воспоминание: Фасс цепляет своей удочкой и вытягивает покрытый водорослями велосипед. Всем весело. Фасс забирает велосипед себе. Позже он построил кафе или скорее пивнушку на 3 табурета. Она далеко выступала за край моста и держалась только на клее и скобах. Он торговал холодными мидиями и мексиканским пивом. Стены оклеили открытками, а велосипед повесили над стойкой бара. Фасс даже спал за стойкой, пока однажды утром бар вместе с ним не отвалился от моста. На его месте остались только скобы, раскачивающиеся на ветру и несколько досок прибитых к железной стене парикмахерской. Люди приходили, стояли на краю, и смотрели вниз на воду.

Девушка интересуется — не голоден ли он. Он не голоден. Спрашивает — ел ли он. Он не ел. Она открывает низкий металлический сундучок и выбирает консервы. Он смотрит, как девушка качает примус.

Он просит чуть приоткрыть окно. Оно круглое, в дубовой раме и чуть качается от сквозняка. Он предлагает поесть.

Ей хочется рассказать о своем визите в отель, но ей не хватает слов, чтобы описать свои впечатления. Она кормит его супом, ложку за ложкой. Потом помогает ему добраться до старого китайского переносного туалета, стоящего за ситцевой занавеской с розами. Она черпает воду из бака на крыше и выливает её туда. Гравитация довершает процесс. Тысячи длинных гибких трубок, петляя и перекручиваясь, спускаются вниз в чреве моста, выбрасывая жидкие отходы в воды залива.

— Европе… — робко начинает она.

Он поднимает голову, смотрит на неё, у него во рту ложка с супом.

Она чувствует себя круглой дурой. Он глотает суп.

— Европе что? — иногда он проявляет завидную цепкость, когда она задает ему вопросы, но сегодня она не очень понимает, каким должен быть вопрос.

— Париж, — говорит он, и по его глазам видно, что мыслями он далеко отсюда. — Я там был. И в Лондоне тоже. На Грейт-Портланд Стрит. — Он кивает, будто соглашаясь с чем-то. — Перед девальвацией…

Из окна тянуло сквозняком. Она подумала о том, чтобы вылезти на крышу. Подняться на крышу можно по сделанным из доски и покрашенным под цвет стены перекладинам. На одной из них висит полотенце Скиннера. Потом надо отодвинуть засов, поднять головой люк, первое, что ты увидишь там, будет птичьим пометом. На самом деле там нет ничего особенного. Плоская крыша из рубероида, пара вертикальных стоек: на одной висит рваный флаг конфедерации, на другой — потертый оранжевый флюгер.

Когда он опять засыпает, она закрывает примус, отскребает котелок, моет ложку, выливает бульон в унитаз, вытирает посуду и убирает её. Потом она надевает свои высокие кеды и зашнуровывает их, надевает свою куртку и проверяет, как держится нож, заткнутый за пояс.

Она спускается через люк в полу, нащупывая ногами ступени лестницы. Затем она осторожно, чтобы не разбудить Скиннера, закрывает люк и начинает спускаться по стене пилона, утыканного заклепками, вниз к желтой корзине подъемника. Оглянувшись вверх, она видит кусок стального кабеля в промежутке между комнатой Скиннера и туго натянутой, сверкающей плоскостью пластиковой пленкой, стеной теплицы. В свете галогеновых светильников растения отбрасывают причудливые тени.

Подъемник жалобно скрипит, когда она спускается вниз, мимо проплывает лестница, которой она больше не пользуется, куски пластика, фанеры, листы крашеного металла, выломанные из корпусов сломанных холодильников. Доехав до конца пути, она выбирается из люльки. По направлению к ней по узкому проходу идет сутулый негр в рваном твидовом плаще, Скиннер зовет его Африкой. Он несет детектор чего-то и черную коробку, из которой свешиваются черные и красные провода с зажимами. Сломанная пластиковая оправа его очков перевязана магнитофонной лентой. Проходя мимо неё, он робко улыбается, бормоча что-то о щетках.

Она спустилась вторым лифтом, в стальной клетке, вниз на первый уровень и пошла в сторону Окленда, мимо гардеробов со старой одеждой и одеял, на которых был разложен всякий хлам из города.

Когда она встретила в кофейне Марию Пас, за окнами уже начинал сереть рассвет. Кофейня была похожа на палубу старого парома, широкие ровные доски, покрытые темным потрескавшимся лаком. Казалось, кто-то отпилил кусок от старого, изношенного судна, и привязал его к мосту. (Ближе к Окленду бескрылый остов 747-ого служил кухней для девяти тайских ресторанов.)