Михаэль Драу - Генму

Рядом с прилавком находилось несколько стоек с компакт-дисками, какие сейчас мало на чём можно воспроизвести.

— Вот, прошу. Тут у нас индастриел-нойз и дабстэп двадцать первого века. Вот тут — электро боди мьюзик двадцатого. А это — моя гордость, полное собрание Kraftwerk.

— Нет-нет, — помотал головой Найт. — Я имею в виду настоящую классику. Ну… ну, к примеру, Вивальди. Или Моцарт. Или Гендель.

Старичок посмотрел на необычного посетителя с нескрываемым изумлением.

— Ах, вы это имеете в виду… Что ж, есть и такое. Подождите минутку.

Он ушёл в подсобку, оставив Найта один на один с золотистой тишиной и покоем бесполезных вещей, каждая из которых теперь предназначена лишь для коллекционирования, любования да «войны статусов».

Старичок вернулся. Он нёс в руках несколько странных предметов: квадратный конверт из какого-то плотного материала, отдалённо напоминающего пластик, несколько маленьких коробочек из прозрачной пластмассы и папку с пожелтевшими листами.

— Вот, нашёл кое-что. На виниле, кассетах и в виде нот. Это, как вы и просили, Антонио Вивальди. Правда, несколько изменённая версия двадцатого века. Тогда это называлось «классика в обработке». А вот на этих кассетах — запись хора мальчиков, если мне не изменяет память, венского, середина двадцатого века. В частности, есть Гендель.

Рассказывая всё это, владелец лавочки поставил на прилавок странный агрегат, сдул с него пыль, нажал кнопку, и сбоку агрегата откинулась маленькая крышечка. Старичок вложил туда вещицу, которую назвал кассетой, затем плотно прикрыл крышечку и нажал другую кнопку. Послышалось мягкое шипение и потрескивание. Потом полилась музыка. Одновременно печальная и возвышенная, пронзительно чистая от того, что её исполняли хрустальные детские голоса. Маленькие ангелы, глядящие вниз с далёких облаков на суровый и грубый мир мужчин-воинов, в котором не было места маленьким ангелам.

— «Дигнаре», — тихо сказал владелец лавки. А потом проговорил нараспев: — Сподоби, Господи, в день сей без греха сохранитися нам. Помилуй нас, Господи, помилуй нас. Буди милость Твоя, Господи, на нас. Якоже уповахом на Тя.

Найт медленно кивнул и прошептал:

— Так красиво…

Горло сжалось, сердце дрожало натянутой струной, резонируя от чистого, как слеза, нежного пения. Найт слишком давно не плакал, но до сих пор не забыл это ощущение — одновременно сладкое и болезненное, как оргазм, когда подкатывают слёзы. Нет, ему плакать нельзя. Иначе визоры испортятся.

— Я беру всё, — деловито сказал Найт, доставая кредитку.

— Это очень дорого, — покачал головой старичок.

— Но ведь вы зачем-то мне всё это показали, — улыбнулся Найт.

— Я показал это потому, — ответил владелец лавки, — что вы уникальны, дитя моё. Хотите, я перепишу вам всё это на удобные современные носители, совершенно бесплатно? Зайдёте завтра, заберёте.

— Нет-нет, я хочу купить. Это в подарок. Одному очень-очень важному для меня человеку. У меня есть деньги, я получал повышенную стипендию, да и выпускные получил повышенные.

— Вы же киборг, дитя моё. Вам пристало покупать на эти деньги оружие.

— Ещё успею! — отмахнулся Найт.

Старичок вздохнул и принял кредитку.

Переведя необходимую сумму, он принёс из подсобки коробку, уложил всё бережно и медленно, словно прощался с друзьями или членами семьи.

Потом попросил Найта подождать и через некоторое время вынес какой-то непонятный предмет. Стеклянный шар на подставке, внутри которого на одной ножке стояла танцовщица в странном белом одеянии, знакомом Найту по видеоархивам господина Миккейна. Старичок встряхнул шар, и вокруг маленькой балерины закружился снежный вихрь.

— Возьмите, дитя моё, — сказал он, протягивая сувенир, — совершенно бесплатно. Этой вещице около четырёхсот лет. Правда, её пару раз чинили, но она вполне может считаться антиквариатом. Она долгое время оставалась в моей семье, переходя по наследству. Я считаю, что теперь этот предмет должен остаться у вас.

— Но я киборг. У меня никогда не будет наследников, которым я смогу передать его.

— Вы обязательно найдёте ей пристанище.

Старичок утвердительно кивнул и улыбнулся удивительно приятной и светлой улыбкой. Найт бережно уложил стеклянный шар в свою сумку, забрал кредитку и, попрощавшись, вышел.

— Дорогой, к тебе пришли, — сказала Мона, осторожно заглянув в кабинет своего хозяина, который настойчиво требовал называть его мужем.

— Милая, я же сказал, что работаю, — буркнул господин Миккейн, не отрываясь от ноута.

— Это Найт, — только и ответила на это Мона.

Господин Миккейн вскинул голову, встал. Постоял, чуть нахмурившись. Но потом всё же сорвался с места и стремительно прошагал из кабинета.

Найт, высоченный, широкоплечий, стоял в холле и широко улыбался. В первую секунду он показался историку неприятно похожим на генерала Агласиса Шибту. Когда-то старый киборг точно так же стоял здесь, чуждый всему окружению. Разве что выражение лица его было мрачным и серьёзным.

Найт изменился. От робкого, тощего и болезненного мальчика не осталось и следа. Как же давно они всё-таки не виделись…

— Здравствуй, Найт, — проговорил господин Миккейн. — Я, признаться, уж и не чаял…

— Простите меня! — Найт шагнул к историку навстречу, в первое мгновение даже напугав его своей стремительностью, ростом, хрустальными глазами, крепкими объятиями. Объятиям мешала какая-то коробка.

Найт чуть отодвинулся, глядя на своего учителя. Потом спохватился:

— Ох, совсем забыл! Это вам!

Господин Миккейн, помешкав, принял.

— Откройте! — Найт радостно показал в улыбке белоснежные ровные зубы.

Господин Миккейн откинул крышку. Ахнул. Аккуратно придерживая коробку одной рукой, второй медленно перебрал её содержимое.

— Боже мой, Найт, это же безумно дорого!

Он закрыл коробку и вернул её.

— Я не могу это принять!

— Примите, ну пожалуйста!

В груди господина Миккейна тихонько ёкнуло. Интонации и изогнутые белые брови разрушили иллюзию «молодого Агласиса Шибты». Перед ним стоял всё тот же маленький болезненный мальчик, обманчиво-хрупкий и невероятно сильный, как эдельвейс. Просто вокруг этого мальчика наросла броня из упругих мышц и искусственной красоты.

Господин Миккейн сглотнул, прижал коробку к груди одной рукой, а второй обхватил спину Найта.

— Спасибо, мой мальчик.

После довольно продолжительной паузы он отодвинулся и сказал:

— У тебя есть время на чашечку кофе?

Найт кивнул.

Через четверть часа они сидели в гостиной среди картин, о большинстве которых Найт мог бы многое рассказать. Переговорили на все темы, накопившиеся, точно прелые листья под снегом, за это время. Обсудили тысячу вопросов, проболтали до вечера.