Майкл Гаррисон - Свет

— Тсс, — произнес Кэрни.

Он потянулся к зверьку более осторожным движением, и на этот раз тот потерся мордочкой о его руку. Бока у котенка ввалились и дрожали, мордочка заострилась, в глазах мелькали переменчивые эмоции — недоверие и облегчение, страх и гордость. Кэрни поднял его и прижал к груди.

Поглаживая котенка между ушек, он с надеждой оглядывался в поисках кошечки и выкликал ее по имени. Кошечка не отзывалась.

— Я знаю, ты здесь, — сказал он.

Кэрни притушил свет и сел у Тэйтова алтаря. Он решил, что если уж кошечка к нему привыкла, то рано или поздно вылезет из укрытия. Брат ее продолжал трястись и вместо мурлыканья издавал странный клацающий скрежет: звук был резкий, нескладный, словно бы механический.

— Для зверька твоих размеров, — сообщил ему Кэрни, — ты жутко шумный. — И добавил: — Думаю, он тебя в конце концов Шрёдингером прозвал. Правда ведь? Это так он тебя назвал, Шрёдингер?

Котенок мгновение помурлыкал, но тут же замолк и резко напрягся. Он смотрел в кучу изуродованной аппаратуры и картонок от бургеров.

Кэрни тоже взглянул туда.

— Кис-кис, — шепнул он.

Он ожидал, что выйдет кошечка, и действительно увидел, как под ногами мелькнула белая искорка; вот только это была не кошка. Из разбитого монитора вытекла, словно жидкость, струйка белого света и бесшумно устремилась по полу к ногам Кэрни.

— Господи! — вскрикнул он.

Он подскочил. Котенок издал паническое шипение и слетел у него с рук. Кэрни услышал, как животное приземлилось на пол и побежало во мрак. Из разбитого экрана продолжал вытекать свет. Миллионы сияющих точек собирались у ног Кэрни в холодном фрактальном танце, принимая форму, которой он боялся больше всего в мире. И еще Кэрни знал, что каждая точка состоит из точно идентичных ей по форме, а те — из точек поменьше.

— Всегда найдется еще что-нибудь, — прошептал он. — А потом — еще что-нибудь.

Его вдруг вырвало. Он попятился, сшибая во тьме предметы и спотыкаясь, пока не ощутил спиной дверь.

Значит, Тэйт уничтожил установку не в ярости, а в ужасе.

Кэрни выбежал на улицу, не оглядываясь.

Человеческие существа, которых зацепила загадка Тракта Кефаучи, появились на его пороге через двести лет после первого своего выхода в космос.

Нахальные новички, движимые возрожденными принципами ковбойской экономики. Они понятия не имели, за чем явились и как это добыть, и знали только, что добыть это надо позарез. Они понятия не имели, как правильно себя вести. Они нюхом чуяли, что тут можно сделать деньги. Они сломя голову рванули вперед. Они развязали войны. Настучали по головам пятерке чужацких рас, бывших прежде властителями Галактики, а с шестой — чье прозвание «ужасники» пошло от неправильного перевода слова, которым ужасники обозначали космос, — достигли настороженного перемирия. Потом принялись воевать друг с другом.

Причиной всех этих дурных выходок была величественных масштабов и метафизической природы неуверенность в себе. Космос огромен, и ребят с Земли, как бы те ни храбрились, потрясало найденное там; но, что еще хуже, с наукой началась полная неразбериха. Каждая раса, встреченная людьми на пути через Ядро, располагала звездным двигателем, работавшим по своему принципу. Все теории работали, хотя противоречили друг другу даже в основах. Казалось, что путешествовать в межзвездном пространстве можно как угодно. [31] Здесь обыгрывается фраза из монолога Бенедикта Посеманли в романе «Буря крыльев» о психологии инопланетян: «У каждой расы своя сказка о мире, и эта сказка во всех отношениях соответствует реальности». Если из теории вытекала пенистая структура пространства, в котором надо ловить нужную волну, это совсем не исключало существования двигателя иной природы, работавшего на идеально гладкой поверхности эйнштейновского пространства и пересекавшего те же самые области пустоты. Возможно было даже построить космические двигатели на основе теорий суперструн, которые, вопреки обещаниям четырехсотлетней давности, так по-настоящему и не заработали.

Огорчительно было такое обнаружить. Поэтому, когда земляне появились на краю Тракта, вгляделись в него и начали рассылать обреченных entradistas, двигала ими среди прочего и надежда получить хоть какие-то ответы. Их интересовало, отчего Вселенная, с виду такая неприступная, на поверку оказалась текучей и переменчивой. Работало все. Куда ни глянь, найдешь все, что захочешь. Они надеялись понять, почему это так. Пока entradistas гибли всеми мыслимыми способами — их давило, поджаривало, разрывало на куски или обращало в облачка элементарных частиц самого Тракта, — люди менее отчаянные обратили свой энтузиазм к изучению Пляжа, где обнаружили Радиозалив. Там они обрели новые технологии. Там отыскались останки древних рас — их люди принялись глодать с яростью щенков терьера, которым бросили старую косточку.

Там нашлись искусственные солнца.

Когда-то, в далеком прошлом, светила эти в окрестностях Тракта были так изобильны, что до сих пор в Радиозаливе превосходили числом обычные звезды. Некоторые солнца переместили сюда из других областей космоса; другие построили in situ, на месте. Вокруг кружились планеты, словно бы заякоренные в пространстве на исключительно неестественных, но предоставлявших наилучший обзор Тракта орбитах. Яростные магнитные поля и толстенные атмосферы предохраняли поверхности этих миров от смертельной радиации. В межпланетном пространстве крутились на фантастически сложных орбитах луны, купаясь в потоках неуемного света.

Это были не столько звездные системы, сколько бакены, не столько бакены, сколько лаборатории, и в меньшей степени лаборатории, чем экспериментальные устройства, колоссальные детекторы, приспособленные для зондирования непостижимых сил, исторгаемых теоретически присутствующим в центре Тракта объектом, а именно сингулярностью без горизонта событий.

Объект обладал колоссальной энергией. Газовые облака, окружавшие его, раскалились до пятидесяти тысяч кельвинов. Джеты и плюмажи материи, исходившие оттуда, имели как барионную, так и небарионную природу. Гравитационные эффекты его, пускай и в слабой форме, регистрировались даже в Ядре. Как отмечал один комментатор, «место это уже состарилось к тому моменту, когда в невероятно густой тьме молодой Вселенной стали разгораться первые квазары». Чем бы оно ни было, а Тракт из-за него превратился в скопище черных дыр, систему исполинских естественных ускорителей элементарных частиц, свалку материи, кипящий котел пространства, времени и сдвинутых горизонтов событий, непредсказуемый в поведении своем океан лучистой энергии, море яркого света. Тут возможно было все и действие любых законов природы приостанавливалось, если, конечно, они здесь вообще когда-либо действовали.