Дмитрий Старицкий - Горец. Оружейный барон

Приготовлено было действительно вкусно.

Баронесса смотрела, как я ем с выражением простой русской бабы, любующейся на то, как ее мужик вечеряет после работы.

— Мой дурак конфликтовал с Вахрумкой, а с ним надо было дружить.

— Я спас Вахрумку от плена. А он просто перевел меня в ольмюцкую армию. Кстати от преследований вашего мужа. Кто тогда знал, что простой инженер есть молочный брат ольмюцкого кронпринца. Ныне нашего императора.

— Вы имеете выходы в эти сферы?

— Вам чем-то надо помочь?

— Помогите своему сыну, не мне. С тех пор как мой муж пропал без вести на фронте, нам перестали перечислять часть его денежного содержания по аттестату. А пенсия положена по потере кормильца, только если доказано что офицер погиб. Тортфорты отказались мне в этом помогать. Мы вообще не любим друг друга.

— Ваш муж, баронесса, жив. Он в плену, — сообщил я ей.

— Какая жалость. Я так надеялась, что он наконец-то сломал себе шею.

— О какой сумме идет речь?

— Три — четыре, может пять золотых в месяц. Я понимаю, что деньги невеликие, но в нашем стесненном положении и они не лишние. Муж все промотал. И свое состояние и мое. Через несколько лет я смогу отдать сына в Пажеский корпус. Тогда можно будет продать этот дом, мой родовой дом как урожденной графини Зинзельфорт, и купить себе что-либо поскромнее в пригороде, а то и вообще в другом городе. Гоблинце к примеру. Или вообще уехать к теплым морям в отвоеванный у Винетии Риест. Я не люблю зиму. Мне постоянно хочется тепла.

— Вы покажете мне своего сына?

— Он сейчас спит. Но если вы не будете шуметь… Идемте. Его спаленка на третьем этаже, — она встала из-за стола.

Все такая же стройная, прямая, тонкая…

В маленькой комнате черноволосый ребенок спал, обняв большую мягкую игрушку. Лицом он был схож с матерью. Красавчик будет. Спал он на правом боку, мне не составило труда откинуть черную шелковистую прядь волос от левого уха и увидеть в тусклом свете ночника нашу родовую родинку. Мой сын.

— Убедился? — шепнула баронесса. — Пошли. А то разбудим.

Когда мы вышли из детской, то в коридоре женщина неожиданно, но вполне ожидаемо впилась в мои губы пиявочкой, одновременно подталкивая меня в свою временную спальню. Ее спальню на втором этаже, как оказалось, отвели для моих покоев.

— О, мой герой, — простонала она, захлопнув за нами дверь.

Накрылся отдых. Если женщина хочет — мужчина обязан.

Генерал-адъютант Молас ходил по кабинету из угла в угол рассерженным тигром. Наконец остановился передо мной, резко выдохнул и заявил.

— Я отстраняю тебя, Савва, от дальнейшего участия в операции.

— Операция по принуждению к миру уже закончилась, экселенц, — напомнил я. — Мои части соединились с войсками фельдмаршала на вокзале. Мятеж подавлен. Гвардия приведена в повиновение и сидит в казармах под охраной.

— Мятеж подавлен, — согласился со мной Молас, — а вот его корни ты сам обрубил. Какая была надобность расстреливать всех Тортфортов разом? Да еще у стены вокзала? Напоказ. Из пулемета!

— Чтобы больше бунтовать было некому, — огрызнулся я. — Я не только Тортфортов там пострелял, но всех мятежных офицеров, что не сложили оружие по моему приказу. Я их об этом предупреждал. А я слов на ветер не бросаю.

— Услужливый дурак опаснее врага, Савва, — глаза императорского генерал-адъютанта метали громы и молнии, но голос его был ровен и четок. — И как прикажешь теперь нам выходить из этого положения, как искать их затаившихся сообщников в имперском правительстве? В столичном обществе? При дворе? В генштабе?

— Это ваша епархия, экселенц. А я был в своем праве. Согласно императорскому рескрипту я наделен правом внесудебной расправы над мятежниками. А на ваш последний вопрос отвечу, что по опыту знаю, что слуги и денщики часто видят больше хозяев.

— Не учи отца! И баста! — повысил на меня голос главный разведчик империи, ударив кулаком по столешнице. Да так что подскочил тяжелый чернильный прибор.

— Если я вам с императором больше не нужен, экселенц, то прошу отпустить меня в Рецию. Все равно рано или поздно вы меня в нее опять загоните. Не в первый раз. Я поработал для вас 'Кровавым Кобчиком', теперь вы можете поработать добрым дядюшкой.

— И какую награду ты себе за это хочешь?

— В гражданской войне, экселенц, награды неуместны.

— Ты действительно так думаешь? — поднял генерал брови.

— Конечно. Мятежники не внешние враги, а такие же подданные императора и имперские граждане, как и мы с вами. Какие могут быть награды за братоубийственную бойню. Вы видели 'гвардейский фарш' на шоссе?

Молас резко кивнул, сжав губы. Но вслух ничего не сказал.

— Сколько там было истинно виновных? А сколько честно выполнявших устав и приказ? Как мы их в этом фарше рассортируем. Фарш невозможно прокрутить назад.

— Мда… — Молас обогнул стол и сел в рабочее кресло, поправив бронзовый чернильный прибор на столе. — Что еще я мог услышать от изобретателя мясорубки?

— Вы еще меня поясом для женских чулок попрекните, экселенц. Это модно.

Чувствовал я себя предельно уставшим. Ночь не спать. Причем не спать очень активно. С рассвета до обеда воевать в первых рядах. Причем воевать без приказа сверху. Не говорить же Моласу, что таким образом я обезопасил своего сына. Ну как мог. Мне бы еще барончика — мужа матери моего сына придушить, но он далеко — в плену. Руки у меня пока коротки.

— Итак, констатируем, что клан Торфортов больше в империи не существует.

— Не совсем так, экселенц. Барон Тортфорт сдался в плен республиканцам, убив своего денщика, и тем чуть не сорвал нам решающее наступление по прорыву позиционного тупика на Западном фронте.

— Что ты на самом деле хочешь? Скажи честно, Савва.

— Работать хочу. Авиацию развивать. И не хочу участвовать в дворцовых интригах. Я устал от крови, экселенц.

— Иди пока, Савва. Твою судьбу решит император.

Я вышел из кабинета Моласа в Кордегардии и широко улыбнулся. У меня получилось.

— Вас произвели в генералы, командор? — угодливо спросил майор Сувалки.

— Должен вас огорчить, майор. Наград за подавления мятежа не будет. Мне так кажется.

И надев шинель, я вышел на улицу.

Снегопад закончился. И вздыхая свежий, слегка морозный воздух я направился в дом лесничего проведать герцога. Пора его везти домой.

Ремидий пребывал в легкой послеоперационной лихорадке. На лице выступали капельки пота, которые периодически промакивала тампонами сестра милосердия — суровая женщина в возрасте.

Увидев меня в дверях, герцог улыбнулся.

— Наслышан уже, — буркнул он и показа глазами на медичку.

Я забрал у женщины тампон и попросил ее выйти на время из палаты. Она попыталась возражать, но что я грозно цыкнул.