Дмитрий Старицкий - Горец. Оружейный барон

— Что же ты больше не называешь меня 'экселенц'?

Денщик генерала сел на облучок рядом с моим кучером.

— Трогай, — постучал я кулаком в спину водителя меринов.

Коляска моей охраны тронулась за нами следом. А вот Молас как я посмотрю в отличие от меня гулял отвязанным, без бодигардов. Потом я повернулся к генералу в пол оборота и констатировал.

— Так я больше не нахожусь на военной службе. Даже погон не ношу.

— Резонно… — пробормотал генерал и тут же нашелся. — Ну не называть же мне тебя 'превосходительством'. Так что зови меня теперь Саем.

— А по батюшке? — непроизвольно вырвалось у меня, так как генерал намного меня старше.

— Отца Альгисом звали, — протянул Молас, видимо что‑то вспоминая. — Он тоже любил, когда его именовали по отцу — Альгис Леонардович.

— Странное имя, — пожал я плечами притворно, но про себя отметил что отец генерала явно из прибалтов.

— Не более странное, чем твое, Савва, — парировал генерал. — Так что приватно давай общаться по именам.

Хорошо на брудершафт не предложил выпить. Или он этого предложения он ждал от меня? Перетопчется.

Втуц красив по весне. На бульварах цветут деревья и кусты. Вагоны конки отмыты от зимней грязи и заново покрашены. В экипажах лошади вычищены до блеска. Даже окна в домах традиционно отмыли по весне.

Некоторое время мы молча любовались городом.

— Красиво у вас тут. Тепло, — поменял генерал тему после краткого молчания. — А у нас все еще снег лежит. У меня, кстати, для тебя посылка от Гоча. Потом пришлю.

— Как он там?

— Все такой же. И живет по — прежнему в заводской мансарде. И, кажется, молодая жена ему в этом потакает.

— Она там уже привыкла, пока работала у него горничной. Помню, вы ее собирались проверять…

— Чиста, — кратко ответил разведчик. — Родственники тоже. Так что с этой стороны все в порядке. Завод работает ритмично. Выпуск продукции увеличивается. Но об этом ты сам все узнаешь из его письма.

— Как Щеттинпорт? Стоит? В газетах давно про него ничего не пишут.

— Нечего писать. Аршфорт изводит островитян демонстрациями штурма, но не штурмует. На испуг берет. Царцы тоже далеко не те стали. Чувствуется, что со смертью маршала Смиглы и нашего осеннего удара из них как хребет вынули. Не хотят воевать. Такое ощущение, что их устраивает сегодняшнее положение, когда между нами река, которая вот — вот вскроется ледоходом и можно будет ничего не делать на законных основаниях. Они даже свою бригаду из Щеттинпорта вывезли якобы на замену, но замены так и не поступило. Одни там теперь островитяне.

Мы проехали мост через реку и повернули ко мне на 'гору'. За капитальными заборами усадеб цвели сады, распространяя вокруг одуряющий запах жизни.

— Медкомиссию проходить будешь? — спросил генерал.

— Зачем? — пожал я плечами.

— Вернуться к воздухоплаванию. К разведке.

— Я в отставке. Саем, — все‑таки я назвал его по имени. — Даже с имперским гражданством. Тем более как придворный в генеральских чинах повторному призыву не подлежу. Да и по линии Министерства промышленности у меня теперь бронь от армии. Железная. Как 'оружейному барону'.

Копыта меринов застучали по брусчатке нашей улицы.

— Заворачивай сразу на хоздвор, — приказал я кучеру.

— С размахом живешь, — с некоторой долей зависти констатировал Молас.

— Поэтому тут и живу, за рекой, а не в городе, — ответил я. — Да и воздух тут чище.

Разрешил Моласу курить на веранде и пошел распоряжаться по дому. Генерала проводить в ванную комнату и помочь привести себя в порядок с дороги. Накрыть нам обед на веранде на двоих. Вино подать самое лучшее и можжевеловки принести с ледника. Закуски соответствующие и все прочее. Сервиз серебряный поставить из трофеев.

Если уже с утра рабочий день не заладился, то и отдохнуть не грех раз уж есть хороший 'дипломатический повод'. Как же… самого второго квартирмейстера восточного фронта в своем доме принимаю. Как там мне случаем Ремидий обмолвился? Принимать у себя дома герцога будет круче получения ордена. В таком случае Молас тянет не меньше чем на медаль.

От огемской кухни генерал отказался и предпочел рецкую экзотику. Как вам сказать — экзотику… ничего необычного в рецкой кухне нет, разве что продукты всегда только наисвежайшие и несколько специфические пряности с упором на дары горного леса. Из вин он выбрал слабый яблочный сидр.

Мдя… слегка упало у меня настроение, значит, все же работать придется, раз Молас водки не пьет. А я‑то уже губу раскатал…

Пока мы делили свое внимание между холодными закусками, генерал улучшил момент, когда перестали мелькать с сервировкой кухаркины дочки, и поблагодарил меня за бесшумный дерринджер.

— Это было именно то, что нам требовалось. Вы с Гочем превзошли сами себя.

— Осмелюсь спросить, Саем… вы перешли к индивидуальному террору?

— Скажем так… к исполнению приговора. Ликвидировали парочку высокопоставленных предателей, успевших опасаясь провала перед самой войной сбежать к противнику.

— Аристократия?

— Она самая. С ней очень трудно понять, когда кончаются родственные отношения и начинается измена родине. А родственные отношения среди них весьма разветвленные и практически во всех странах, которые участвуют в войне они всегда найдут, по крайней мере, седьмую воду на киселе, — вздохнул начальник разведчиков.

— Измена родине? — притворно сделал я круглые глаза. — Не императору?

Мне постоянно кажется, что Молас как сын попаданца все время меня проверяет на попаданчество, вставляя не свойственные этому месту и времени обороты и идиомы.

— Это выражение моего отца, — пояснил генерал и процитировал: 'Короли приходят и уходят, а родина и народ остаются всегда'.

— Если эту фразу широко толковать, то можно скатиться к сепаратизму, — заметил я. — Кровь и почва. Два понятия, которые разрушают многонациональные государства.

— Ты так думаешь?

— В соседних с нами республиках давно честную вассальную присягу сменили на национализм. Просто денежным мешкам, которые там имеют реальную власть больше нечем привязывать к себе народ. За банкиров никто воевать не пойдет, а вот за родину всегда. Кстати те листовки и брошюрки, которые ты мне давал на ознакомление… Этой… Лиги социального равенства. Я заметил что, выбрав острием свой борьбы национальную буржуазию, эти лигисты вводят под другими названиями старый добрый вассалитет.

— Дельное замечание, — отметил Молас и замолчал, так как нам принесли жаркое.

— И национализм для них просто ругательное слово. Национализм может быть по их теории только буржуазный, значит плохой, потому что все трудящиеся братья по определению.

— Что в этом ты видишь плохого?