Румит Кин - Спасти человека. Лучшая фантастика 2016 (сборник)

Нами остались недовольны только двое – Яценко и Бобик.

Яценко заявил, что мы его выдавили, ни много ни мало, из страны. Ну, есть такие люди, да, – ты ему на ногу наступил случайно, а он орет: прощай, немытая Россия. Укатил куда-то в Европу. Говорят, ничего у него там не получается. От себя могу добавить: у него больше нигде не получится. Жалко, конечно, человека. И мы действительно ничего такого не хотели. Нелепая случайность.

Бобик, когда на него упал подвесной потолок, оцарапал ухо и выставил за это «Мономаху» несуразный счет. Директор пытался договориться по-хорошему, Бобик полез в бутылку, директор обозлился. Мне только этого не хватало, и тогда я директора познакомил с Акопяном, а Бобику чисто по-дружески приказал заткнуться. В «Мономахе» сразу настало всеобщее счастье и вечная любовь к тракторам с трактористами, а Бобик заткнулся, но обиделся.

Его тоже понять можно: непросто привыкнуть к новой жизни. Сорок пять лет вокруг Бобика все рушилось и постоянно кого-то били. А теперь затишье. Где-то на бессознательном уровне наш герой подозревает, что просто временно угодил в центр циклона, – и ждет вскорости неприятностей сразу отовсюду.

Бобик мне так и не поверил, что они с Яценко столкнулись, как материя с антиматерией – ба-бах! – и один больше не трактор, а другой не «плохой трактор». Он во все эти гуманитарные бредни не верит принципиально.

А с Акопяном вообще хорошо получилось. Я после погрома в «Мономахе» так завелся, что хотел и «Золотой век» Бобиком припугнуть, не зная еще, что дружок мой больше не пугало. Зашел на разведку, увидел парня, а парень-то – добрый. Такой же, как мои. Поговорили раз, поговорили два, я ему нашу профессию разъяснил, и как-то легко установилось взаимопонимание. Потом он сам явился с бригадой познакомиться, увидел Катю – и вопросы отпали.

А я на радостях собрался с духом и отыскал Бородадзе, синего уже от пьянки. Всю бригаду к нему привел, и через месяц Саша у нас был свеж как огурчик. И тогда я его продавцом в зоомагазин устроил.

Бородадзе там вроде сам по себе работает, но магазин регулярно посещает с черного хода наш Ваня и получает для бригады скромную долю, от которой и Саша тоже имеет свой процент.

Нам же надо о тракторах заботиться.

Ведь мы – трактористы.

«За пропаганду правды и добра – ответишь!»

На проседающих ногах Влас Чубарин подобрался поближе к синей эмалированной табличке, укрепленной на одиноко торчащем из асфальта полосатом штыре, и, не веря, перечел грозное предупреждение. Нет, на чью-либо дурацкую шутку это совсем не походило. Явно заводская работа, в единственном экземпляре такое не изготавливают. Влас взглянул на основание штыря. Увиденное его не обрадовало: складывалось впечатление, что железку с табличкой установили еще до того, как положили асфальт. Вновь возвел очумелые глаза к темно-синему эмалированному прямоугольнику. Под основной надписью белела другая – помельче:

«Отсутствие закона не освобождает от ответственности».

Резко обернулся, высматривая автобус, из которого его, бесцеремонно растолкав, высадили несколько минут назад, но того уже не было. Успел отъехать.

События вчерашнего вечера обнажались в памяти нехотя, как бы стыдясь самих себя. Родители увеялись на недельку в Пловдив, и одуревший от восхитительного чувства свободы Влас не нашел ничего лучшего, как учинить на опустевшей территории дружескую попойку. Впрочем, начиналось все довольно прилично, даже интеллигентно. Спорили, правда, яростно, но только о высоком.

– Да любое государство – от дьявола! – упорствовал Влас.

– Обоснуй! – запальчиво требовал Павлик.

– Мамой клянусь! – подсказывал смешливый Сашок.

Приведенная Павликом девица скучала и налегала на коньяк.

– Да иди ты! – Отмахнувшись от зубоскала, Влас повернулся к Павлику. – Доказать? Запросто! Третье искушение дьяволово! А? Когда дьявол Христу предлагал все царства и славу их… Поклонись, говорит, мне – и все твое будет!

– Ну?

– Что ну? Если предлагал, значит, чьи они, царства?

– Да, может, он чужое предлагал! Нашел кому верить!

– Чужое – в смысле Божье?

– Ну да…

– А почему тогда Христос его не уличил? Сказал бы: «Что ж ты, козел, чужое мне впариваешь? Это Отцу Моему принадлежит, а не тебе!»

– Н-ну… – Павлик замялся.

– Так он Ему какие царства впаривал? – пришел на выручку Сашок. – Языческие!

– О! – воспрял Павлик. – Точно… Других тогда и не было!

Злорадно осклабившись, Влас вкусил коньяку и снял наручные часы (мешали жестикулировать).

– Так… Языческие… А чем языческое государство отличается от христианского? – И не давая оппоненту вставить хотя бы слово: – Наверное, тем же, чем язычник от христианина? Так?

Павлик призадумался. Нутром он чуял грядущий подвох, но в чем этот подвох заключается, пока еще не уловил.

– М-м… Ну, допустим!

– Значит, христианским называется такое государство, которое живет по Христу… Согласен? Та-ак… «Не убий!» А у каждой державы – армия! «Не укради!» А у каждой державы – наложка…

– Ну, налоги – это скорее вымогательство, чем кража, – недовольно заметил Павлик.

– Хорошо, пускай вымогательство… Дальше! «Не лжесвидетельствуй!» А политика? А пиар? А дипломатия? Врут и не краснеют!.. Что там еще осталось? «Возлюби ближнего, как самого себя»? Ну покажи мне одну такую страну, чтобы возлюбила… Да хотя бы союзников своих! Но так же, как себя! А? Во-от… Стало быть, нет на свете христианских государств. Нет и не было! Называются христианскими, а по жизни – языческие… То есть от дьявола!

– А «не прелюбодействуй»? – с нездоровым интересом осведомился Сашок.

Девица очнулась, зрачки ее разом навелись на резкость, затем расширились. Видимо, пыталась представить прелюбодеяние в межгосударственном масштабе.

– Да! Не прелюбодействуй и чти отца с матерью! Вот эти две заповеди, согласен, ни одна страна никогда не нарушит. Потому что не сумеет при всем желании. Отца-матери нет, гениталий – тоже…

– А Президент?

– В смысле – отец народа?

– Нет, во втором смысле…

И как могла столь глубокая, отчасти даже богословская полемика перейти после третьей бутылки в безобразную, бессмысленную драку?

Очнулся Влас под креслом. Подбородок саднило. Пышущий лоб овевало прохладой из полувывернутого из стены окна. Пол был покрыт скрипучим стеклянным крошевом, в которое обратились фужеры, тарелки, щегольские очки Павлика и наручные часы самого Власа. Голый стол пребывал в стоячем положении, но чувствовалось, что на ноги его подняли относительно недавно. По темной полированной столешнице пролегала неизгладимая ослепительная царапина.