Дэвид Джонсон - Робокоп III. Буллит

В последнее время налеты банды Плашера на Кадиллак-Хайц особенно участились, и жители буквально стонали от этих подонков. У них был и свой особый знак, который они оставляли на месте преступления — нарисованный на чем попало человеческий череп.

Этим самым банда преследовала две цели: показать полиции, что она ее не боится, и этим самым ввергнуть в ужас население района, давая ему понять, кто здесь настоящий хозяин.

Питер Джилмер был опытным полицейским. Ему необязательно было знать личности убитых, чтобы определить, что же здесь произошло не более получаса назад.

Не вызывало сомнения, что произошла обыкновенная разборка. Трое молодых горячих «бизнесменов», которые не захотели платить налоги в «казну», очевидно, пришли на переговоры с представителями банды Плашера. Их ловко обманули, так как они даже не пытались достать оружие из внутренних карманов. Да, судя по всему, Плашер вовсе и не собирался иметь под боком у себя конкурентов, и поэтому разговор с ними был коротким.

Питер не чувствовал к убитым ни ненависти, ни сострадания. За последние годы он перевидал столько смертей, что, воспринимай он их так же болезненно, как воспринимал когда-то в детстве и даже в юности, он бы, пожалуй, давно покончил с собой от безысходности и тоски.

Ночное дежурство только начиналось, а в его рапорте уже фигурировало три трупа.

«Плохая примета, черт бы ее побрал», — подумал Питер, барабаня пальцами по капоту машины.

Эта примета родилась у полицейских несколько месяцев назад, в самый разгул бандитизма. Кому первому она пришла в голову, теперь вспомнить было трудно, но тогда она как-то сразу же прижилась. Да и не удивительно — несколько месяцев назад редкое ночное дежурство не начиналось с трупов и так же редко ими не заканчивалось.

— Ну, что, похоронная команда, готовы к выезду? — зло шутили тогда в дежурке. — Попа не забыли?

Так что убедиться в правильности этой приметы не составляло особого труда.

Правда, потом обстановка в городе потихоньку начала стабилизироваться, во всяком случае, ночное патрулирование можно было совершать в одиночку, но примета так и осталась жить. И когда все остальное время дежурства обходилось без особых происшествий, полицейские под утро вздыхали: «Фу, черт, пронесло, надо же!»

Но, как ни странно, это только доказывало им правильность приметы.

Питер затянулся «Президентом».

Похоже, к месту происшествия не сильно торопились ни «скорая», ни полиция, предпочитая, чтобы этим грязным делом занималась похоронная служба. Они, как и Питер, понимали, что, не успев завести это дело, они смело могли в нем на первой же странице ставить жирную точку.

Джилмер поднял голову и посмотрел на темные окна домов. Город спал. Лишь в нескольких окнах горел свет. Наверное, там маленькие дети, подумал сержант. А может, не спят влюбленные. Эта мысль добавила несколько минорных ноток в его настроение, поскольку у самого сержанта никогда не было детей, да и возлюбленной, пожалуй, тоже.

И тут его внимание неожиданно привлек шорох за спиной.

Стараясь не двигаться, сержант полез за пистолетом, пытаясь сообразить, что бы это значило. Возможно, за убитыми пришли их товарищи, что было мало вероятно, поскольку, скорее всего, в их команде и было только три человека. Возможно, к месту убийства возвратился кто-то из банды Плашера. Это было вполне вероятно.

Джилмер резко повернулся, отпрыгнул в сторону и вытянул вперед руку с пистолетом.

Возле одного из убитых стоял на коленях давно не бритый, в грязной, порванной одежде мужчина, по виду которого невозможно было определить возраст, но зато определить его профессию не составляло труда — это был безработный. И, по всей видимости, сейчас он собирался покопаться в карманах преступников.

— Ну, конечно, — обиженно сказал он, — убить человека вам ничего не стоит.

Вид направленного в его сторону пистолета нисколько не смутил оборванца.

— Это для вас привычное дело, конечно, — добавил он расстроено, недовольный тем, что не удалось проверить карманы убитых.

— Какого черта ты здесь шаришь?! — сержант опустил пистолет. Ведь он и правда мог выпустить в этого придурка целую обойму.

— Так ведь у каждого своя работа, — все так же расстроено сказал незнакомец. Возможно, у него только что был шанс заполучить деньги на пропитание на целую неделю, если не больше, и он не использовал его.

— Ночью, как ты говоришь, «работают» только воры да негодяи, которые должны сидеть в тюрьме.

— Но разве я вор или негодяй? Вот они — да, — он кивнул головой в сторону убитых. — А я всего лишь хотел взять то, что им не принадлежит и, по закону, никогда не принадлежало. Но, если разобраться, оно ведь сейчас ничейное, лишнее. А значит, я имею на него такое же право, как любой гражданин. Разве я не прав?

— Нет, — уже с интересом разглядывая этого нищего философа, сказал сержант.

— Почему?

— Потому, что ты хоть и гражданин, но твое законное место не здесь, а в тюрьме, и если сейчас отсюда не выберешься, то я тебе в два счета докажу это.

В это время вдали, наконец, послышалась сирена приближающейся полицейской машины.

— Что ж, в моей ситуации спорить было бы глупо, — быстро заговорил нищий. — Хотя, если разобраться, опутав себя всевозможными законами, разве не превратили мы свою жизнь в жизнь заключенных? Попав в тюрьму, человек не может, когда ему этого захочется, оставить ее. Оставаясь на свободе, я не могу перейти пустую дорогу только потому, что горит красный свет. Почему кто-то все время распоряжается моей жизнью?

В это время вой полицейской сирены слышался уже совсем близко, и несостоявшийся философ поспешил удалиться.

Гарри Грант, отставной офицер морского флота, когда-то непревзойденный бабник, известный на весь район, а сейчас дряхлый старик с обвисшими щеками и непредставительными, казалось, кем-то общипанными усами и бородой, поздним вечером в своей небольшой квартирке писал письмо возлюбленной, — шестидесятилетней мадам Лотак.

Уже шестой месяц безрезультатно добивался он руки своей соседки и, видя, что долгие разговоры с бесконечными прозрачными намеками ни к чему не приводят, решил прибегнуть к более испытанному способу завладеть женским сердцем.

То, чего нельзя было произнести вслух, вполне можно было доверить бумаге. Он находил такие слова, такие обороты, какие нынешняя молодежь никогда в жизни не слышала, а авторы любовных мелодрам с удовольствием платили бы ему по доллару за каждое слово, если бы прочитали хотя бы одну фразу из его послания.

Да что там современные писатели. Пожалуй, сам Шекспир поднялся бы из могилы, чтобы предстать перед ним в низком поклоне и тут же умереть от сознания своей второстепенности.