Виталий Вавикин - Техно-Корп. Свободный Токио

– Надеюсь, ты поняла урок, – сказал он, навестив дочь в больнице.

– Мою руку можно было сохранить.

– Ты не якудза. Тебе не нужно держать меч, – сказал он. – А вот ребенка… Ребенка от порядочного мужчины ты сможешь держать и так.

«Под порядочным ты понимаешь мужчину, которого выберешь мне сам?» – хотела сказать Шайори, но осмелилась лишь отвести глаза, отвернуться от отца.

– Мы поняли друг друга? – спросил он.

Шайори кивнула, но айсберг уже вспорол борт подростковой зависимости от родителя, и корабль был обречен пойти ко дну.

Шайори вышла из больницы и первым делом встретилась со своим последним мужчиной. Вернее, попыталась встретиться, потому что как только он узнал, кто отец Шайори и почему она лишилась руки, то сбежал из города. Слух о девочке из клана Гокудо разлетелся по Токио. Точнее, разлетелся в окружении Шайори – сам город мог проглотить ее, ее отца, весь их клан и не заметить этого. Городу было плевать. Он жил, шумел, слепил глаза и плавил мозги нейронными сетями, многоуровневыми магнитными дорогами и проданными домохозяйкам синергиками, которые ходили за покупками по улицам в своих разноцветных синтетических париках, извиняясь, стоило лишь только задеть их плечом. Они всегда чувствовали себя виноватыми – так производители надеялись умерить общественное недовольство технологических нигилистов, когда началась розничная продажа синергиков, на которых банки, с подачи ведущих производителей, предоставляли беспроцентные ссуды, стимулируя спрос. Если быть точным, то ссуды выдавались под обычный процент, но выплата процентов была возложена на торговые точки синергиков… Обо всем этом Шайори узнала от технологического нигилиста по имени Кэтсу, с которым начала встречаться незадолго до празднований нового года.

Он был молодым, а его речи такими пылкими, что Шайори не могла представить себе, как отцу удастся запугать этого Ромео. Но запал политика кончился сразу, как только на пол упала отсеченная отцом правая кисть Шайори. Это случилось в доме Мисору. Разговор с дочерью закончился экзекуцией, на которую люди из клана заставили смотреть Кэтсу, притащив его босиком в дом босса. Шайори не боялась. Она смотрела на отца и ждала только сигнала, слов Кэтсу в ее защиту, чтобы распрямить плечи. Но Кэтсу молчал. Отец велел дочери вытянуть правую руку. Теперь она знала, что будет дальше, но страха не было. Она верила в Кэтсу, в его смелость. Но он лишь дрожал и смотрел. А когда отрубленная кисть Шайори упала на пол, Кэтсу обмочился.

Несмотря на боль, Шайори видела это. Видела, как Кэтсу бежит, когда люди клана отпустили его – не оглядываясь, мелькая голыми пятками. В этот момент Шайори не знала, что причиняет ей больше боли – обрубок правой руки или предательство близкого человека. Она крепче обмотала полотенцем обрубок и пошла к машине, чтобы ее доставили в больницу. Если отец хотел воспитать в ней гордость и чувство собственного достоинства, то ему это удалось. Не совсем так, как он планировал, но удалось. Что касается мужчин, то… Уже в больнице Шайори завязала новый роман. Роман с человеком, который просто не мог убежать, если придет отец. Якудзы не бегут, а Семъяза был самым настоящим якудзой, убийцей клана Тэкия – Шайори поняла это по его нейронным татуировкам.

– Какой у тебя уровень бусидо? – спросила она якудзу, когда с формальностями было покончено.

Семъяза наградил ее долгим взглядом, но так и не ответил. Этого было достаточно, чтобы Шайори поверила – он не убежит и не обмочится, когда увидит ее отца. Он уже знает, кто она, знает, из какого она клана и что ему грозит за эту связь. Но в его глазах нет страха или тени сомнений…

– Хочешь, я покажу тебе свою татуировку любви? – спросила Шайори.

Они лежали в кровати номера, который снимал Семъяза. В воздухе клубился дым фимиамов сандала и базилика. Красный диск заходящего солнца заглядывал в наполовину зашторенное окно. Шайори перевернулась в кровати и, вытянув ногу, показала Семъязе ступню. Он долго разглядывал алый бутон – Шайори нравился этот пытливый взгляд. Казалось, что время остановилось и больше ничего не нужно. Совсем ничего. Если только… Шайори активировала татуировку любви, заставив бутон распуститься. На губах якудзы появилась улыбка.

– Можешь прикоснуться к ней, – сказала Шайори.

Его руки были грубыми и нежными одновременно. Руки, на которых была кровь. Но разве не такие же руки были у ее отца? Руки якудзы. Руки убийцы.

Когда они снова занялись любовью, Шайори потребовала от Семъязы клятвы, что он никогда не оставит ее, не сбежит, не отступится. Якудза поклялся, и Шайори подумала, что это теперь на всю жизнь – он и она, их связь… Но потом Семъязу арестовали и отправили в коррекционную тюрьму «Тиктоника».

Система обещала исправление и второй шанс, но Шайори не верила, что у якудзы может быть второй шанс. Ни одна система не сможет изменить убийцу. Семъязу сотрут, пропустят через цикл коррекционных программ и признают непригодным для жизни в нормальном обществе. Поэтому Шайори начала оплакивать его в тот день, когда в новостях объявили, что Семъяза был официально помещен в коррекционную систему «Тиктоники». Но оплакать Семъязу в одиночестве было мало. Шайори нашла его сестру.

У Аяко были глаза брата и татуировка клана Тэкия. Во время той встречи она не призналась Шайори, что ее клан предал Семъязу, но когда ей пришло официальное уведомление из «Тиктоники» о том, что брат находится в реабилитационном медицинском центре, проходя курс восстановления…

– Ты хочешь, чтобы за ним поехала я? – растерялась Шайори, когда Аяко встретилась с ней.

– Я не могу это сделать, – сказала Аяко. – Никто из клана Тэкия не может. Мы предали его, отвернулись. Технократы хотели крови, и выбор пал на моего брата. Так решил наш оябун. Теперь Семъяза сам по себе…

Они разговаривали больше часа. Могла ли Шайори отказаться от просьбы Аяко? Хотела ли она отказаться?

– Если я поеду за ним в «Тиктонику», то превращусь, как и он, в ренегата, – сказала Шайори. – Мой отец отвернется от меня. Мой клан. Моя семья.

– Мне казалось, ты любишь его, – сказала Аяко.

– Так и есть.

– Но ты боишься.

– Нет. – Шайори показала ей шрамы, оставшиеся от имплантации кистей рук. – Это сделал мой отец. По удару за мужчину с момента, как мне исполнилось восемнадцать. Твой брат третий. Но третьей руки у меня нет.

– Я понимаю, – сказала Аяко.

Она покинула кафе, где проходила встреча, оставив на столе сертификат «Тиктоники», выданный на предъявителя. Приглашение было действительным в течение месяца. На сборы Шайори потребовался день. На принятие судьбоносного решения – пять минут, может быть, меньше, она не засекала. Сколько нужно, чтобы подняться из-за столика в кафе и, уединившись в пропахшей дезинфекцией уборной, активировать нейронную татуировку любви? Главное, чтобы никто не вошел в этот момент – модуль любви крайне неразборчив. Очень сложно использовать его на расстоянии. Шайори зажмурилась и зажала руками уши, вспоминая Семъязу. Нет, ей не нужно было знать, что она любит его. Ей нужно было немного дополнительной смелости, чтобы отказаться от всего, что было, вылететь из дома и начать свою жизнь вне клана. Сомнений не было. Не было, когда покидала дом, не было в автобусах до «Тиктоники», не было, когда охранник долго подозрительно изучал ее сертификат на входе в реабилитационное отделение клиники. Сомнения появились, когда один из посетителей – такой же, как и она, пришедший встретить своего любимого человека – сказал, что иногда система дает сбой и реабилитация не помогает.