Виталий Вавикин - Техно-Корп. Свободный Токио

– Я хотел, чтобы Кейко поняла: синергики – часть нашего общества, часть нашей жизни. Но мы не должны бояться и ненавидеть их. Они созданы улучшить и облегчить нашу жизнь, – скажет он на суде.

Изучит Сунан и других технологических нигилистов, арестованных вместе с Кейко. Они никогда не состояли в официальных рядах партии, но их задержали лишь потому, что после посещения утилизационной фабрики Кейко пыталась связаться с ними. Ни одно из дел, заведенных на этих людей, не дошло до суда. Их не было на фабрике в ночь поджога. Не было там и Кейко – суд не отрицал этого, не мог доказать обратного. Кейко обвинили в организации поджога, принимая во внимание, что исполнителей установить не удастся. Процесс привлек к себе колоссальное внимание, и все это время в народе росла популярность концерна «Синергия». Было ли странным, что когда Кейко отправили в коррекционную тюрьму, в продажу выпустили бюджетную партию синергиков, по таким смешным ценам, что люди готовы были убивать, лишь бы получить возможность принять участие в акции? Процесс над Кейко забыли. Остался только громадный спрос на синергиков, которые давно заполонили заокеанский мир, превратив концерн «Синергия» в экономических хозяев мира.

Расследуя дело Кейко, Сунан Хурихава наткнулся на новый проект концерна, частично реализованный в небольших экспериментальных городах за океаном. Проект предполагал расширение возможностей синергиков, выход их сознания за пределы ограниченных возможностей и функций.

– Ты знаешь, что за океаном есть целые города, где живут только синергики? – спрашивает издатель политика, веля официантке-синергику принести еще один кувшин саке. – Их биоэлектронный мозг изменен и приближен к уровню человека. Они существуют, развиваются… И это уже не машины. Это что-то большее. Словно прототип нашей личности, созданный тоталитарным миром. И неважно, кто победит – технократы или корпократы, – результат будет один. Мы варимся, как та лягушка, которую посадили в котел с холодной водой и развели под ним огонь. Она сварится и не поймет этого. С нами происходит нечто подобное. Мы уже приняли международные коррекционные тюрьмы. Даже Север. Тюрьмы класса «Тиктоники» меняют наше сознание. Они перевоспитывают людей. Больше! Они извлекают сознание и переписывают его, удаляют в случае неудачной коррекции то, что система считает неприемлемым. Ты видел этих людей? Почти те же самые синергики. Нас уверяют, что коррекция сохраняет личность, но где уверенность, что, пройдя коррекцию, ты останешься тем же человеком, что и прежде? Вспомни якудзу из клана Тэкия по имени Семъяза. Он стал единственным убийцей клана, которого система сочла исправившимся.

– Я слышал, клан отрекся от него после этого, – осторожно вспоминает политик.

– Именно, – оживляется издатель. – Что если он – это уже не он? Что если в его тело просто загрузили программу синергика, как те, что используются за океаном?

– Не думаю, что это так, – говорит политик. – Думаю, это просто рекламный ход в защиту коррекционных тюрем. Людям просто хотят показать, что проект «Тиктоника» работает. Уверен, этому якудзе просто повезло. Ты узнавал, сколько всего он прошел коррекционных циклов, прежде чем система поместила его в реабилитационный центр?

– Я узнавал, насколько глубоко позволено коррекции менять личность, – говорит издатель. – Ты знаешь, как сильно изменились стандарты за последние годы? Нас уверяют, что коррекция работает, но в действительности она просто получила больше полномочий. Если раньше личность оставляли без изменений, подразумевая, что человек должен измениться самостоятельно, то сейчас они просто устанавливают в сознании блоки, соответствующие прошлым проступкам.

– Хочешь сказать, что они запретили убийце убивать? – политик пьяно икает и жестом просит издателя подлить ему саке.

– Именно. Система ставит блоки. Насильникам подавляют способность причинять боль другим, убийцы не могут забрать чужую жизнь.

– Теперь понятно, почему Тэкия отказался от того якудзы, – смеется политик, видит, что издатель серьезен, и снова пьяно икает. – Да брось. Ты ведь несерьезно.

– Серьезно.

Они спорят, чуть ли не дерутся, и разошедшийся политик зовет появившегося якудзу.

– Вот ты-то мне и нужен! – кричит он, спрашивает у издателя, как звали убийцу из клана Тэкия, который прошел коррекцию.

– Семъяза, – говорит Сунан Хурихава.

– Точно, Семъяза! – политик обнимает якудзу. – Скажи, ты знал этого убийцу?

Якудза молчит.

– Ты что, язык проглотил? – негодует пьяный политик.

Спокойствие нарушено, и посетители тянутся к выходу. Издатель тоже хочет убраться, пока есть возможность. Политик кричит, называет имена своих друзей. Издатель выходит на улицу. Свежий воздух трезвит. Его машина пылится на стоянке борделя для VIP-клиентов. Уровень сжатого охлажденного воздуха в заправочных баллонах минимален, и система, активируясь, когда Сунан садится за руль, проектирует кротчайший путь до ближайшей заправочной станции. Сунан не спорит. У него дрожат руки. В кармане лежит тюбик с наностимуляторами, способными вывести из организма выпитое саке, но он и так протрезвел.

Пару лет назад ему отрезали здесь мизинец и за меньшее унижение, нанесенное клану. Вернее, не отрезали, заставили отрезать – дали танто и ждали, когда он собственноручно совершит обряд юбидзумэ. Обряд получил особую популярность в кланах после того, как появились качественные синтетические конечности, способные заменить утраченные. Сунан Хурихава предпочел отказаться от процедуры восстановления. Отрезанный мизинец не мешал жить, зато как нельзя лучше напоминал о том, что нужно следить за тем, что говоришь и где.

«Наверное, – думает он, глядя на закрытые двери борделя, за которыми обряд юбидзумэ ожидает политика, – пока в стране есть подобная первобытность, подобная верность себе и своей культуре, весь мир может сойти с ума, но люди этой страны сохранят свое лицо и свою личность. Это сильнее коррекции. Сильнее корпократии и технократии. Сильнее абсолютного тоталитаризма…»

Нейронный издатель вздрагивает – двери в бордель открываются. Политик выходит на улицу, зажимая носовым платком кровоточащие обрубки четырех пальцев на левой руке. Его качает, но виной всему не алкоголь. Перед обрядом ему велели принять наностимуляторы, так что алкоголя в его крови, чтобы притупить боль и страх, уже нет. Политик замирает, сгибается пополам. Его рвет на тротуар. Жидкий чип, интегрированный в тело для идентификации социального статуса, спешно списывает за мусор набранные баллы. Чипу плевать, что случилось и сколько пальцев ты себе только что отрезал.

Издатель выходит из машины и зовет политика по имени. Ацуто Комано смотрит на него стеклянными глазами. Его лицо покрыто крупными каплями пота. Он идет медленно, спотыкается.