Виталий Вавикин - Электрические сны

– Я слышал только о проекте «Амок» и его модификациях.

– И для чего, по-твоему, создан «Амок»?

– Для снижения агрессии.

– Это для законников. Для простых людей разрабатывается другой вариант.

– Это просто сплетни.

– «Амок» для законников тоже был когда-то сплетнями.

– Никто не станет удалять людям отвечающие за удовольствие части мозга.

– Никто не говорит об удалении. Их могут просто заменить чем-то более рациональным. Как имплантаты у законников в голове. Разве пару веков назад кто-нибудь мог подумать о том, что такое возможно?

– Это другое.

– Почему? Люди сходят с ума от порнографии, наркотиков, алкоголя и насилия по телевидению. Гомосексуализм и проституция давно стали частью общества. Никто не хочет продолжать род, а если дети и рождаются, то у большинства обнаруживается целый букет отклонений в первые годы жизни. Это дегенерация, Хорас, и никто не сможет остановить распад естественным путем.

– Говоришь как безумный ученый.

– Я не ученый.

– Тогда что ты делаешь здесь? В этом подпространстве? С этими детьми? Ты ведь самая обыкновенная, верно? По крайней мере, родилась обыкновенной. И что это за дурацкое имя – Двадцатая? Тебе ведь дали его уже здесь? Как тебя звали раньше.

– Мое прошлое не имеет значения.

– Но ведь оно было.

– Я не хочу об этом говорить.

– И все-таки?

– Нет.

Они спустились по улице, остановились возле дома на краю искрящегося озера, плоть которого тянулась к несуществующему небу. Дверь была открыта. Внутри пахло кровью, пылью и разлагающейся плотью. Зеленоглазая женщина отвела Клейна в комнату, где лежал Чарльз Маривин – изуродованное тело, каким-то чудом продолжавшее жить, но когда Клейн вошел в комнату, Маривин смерил его трезвым, спокойным взглядом.

– Он упал на колени, – сказала Клейну зеленоглазая женщина. – Кости были раздроблены так сильно, что ноги пришлось удалить.

– Я вижу, – сказал Клейн, косясь на окровавленные обрубки, брошенные в темный угол комнаты. – Почему вы, черт возьми, не унесли их?

– Кого?

– Его ноги.

– Талья Йоффе не говорила, чтобы мы избавились от ног.

– Но ведь они гниют!

– Это просто еще один запах в череде других запахов. – В зеленых глазах женщины мелькнули сомнения. – Может быть, когда-то раньше, когда у меня еще было другое имя, я бы отнеслась к этому так же, как и вы, но сейчас… Сейчас это просто запах.

– А как же он? – Клейн кивнул, указывая на Чарльза Маривина.

– А что он?

– Он ведь как я. Он просто человек.

– Уже нет.

– Нет? – Клейн только сейчас увидел шрам на виске Маривина. – Вы что, вживили ему в голову какой-то имплантат?

– Боль была слишком сильной.

– И кто проводил операцию?

– Талья Йоффе.

– Ей место в тюрьме.

– Я сам попросил ее об этом, – тихо сказал Чарльз Маривин.

Клейн повернулся к нему.

– Я сам пришел сюда. Сам виноват в том, что упал с крыши. К тому же эти имплантаты не так уж и плохи, Хорас.

– Ты тоже умеешь читать мысли?

– Это интересно.

– Интересно? Тебе отрезали ноги, а ты говоришь, что это интересно?

– Я заглянул в будущее, Хорас. Кто-то расплачивается за это не только ногами. – Взгляд Чарльза Маривина стал колким, цепким. – Ты ведь тоже теперь заглянул в будущее.

– Это не будущее. Это лишь подпространство. Настоящий мир там, за дверью, в гостинице «Омега». Не здесь.

– Тот мир умирает, Хорас, гибнет, увядает. А здесь распускается жизнь.

– Жизнь? – Клейн покосился на женщину с зелеными глазами. «Как, она сказала, ее зовут? Двадцатая?» – Сколько всего здесь человек? Я имею в виду, не таких, как я, а… – он шумно выдохнул, так и не решив, как назвать то, что увидел здесь.

– Если хочешь, то я могу познакомить тебя со своим мужчиной, – предложила ему зеленоглазая женщина.

– С мужчиной? – Клейн вспомнил слепого мальчишку, которого поймал здесь.

– Нет. Он не мой ребенок, – сказала зеленоглазая женщина. – Но если ты хочешь, то я могу познакомить тебя и со своим сыном. И да, он тоже слепой, как и все дети нового поколения.

– Сколько же вас всего здесь, черт возьми?

– Много, Хорас. Намного больше, чем ты думаешь. И нас, и мест, подобных этому.

– Мест?

– Доктор Оз Литвак говорит, что есть места, где эволюция опережает нашу на несколько поколений, – зеленоглазая женщина прищурилась, вглядываясь Клейну в глаза. – Почему ты не веришь нам?

– Поставь себя на мое место.

– Я уже была на твоем месте.

– Когда у тебя было другое имя?

– Да.

– И что ты думала, когда увидела все это?

– Я была слишком напугана, чтобы думать.

– Я думал, ты полюбила этот мир с первого взгляда.

– Меня пугало не это место. Меня пугал мир, который я оставила. Здесь же, наоборот, все было просто и понятно. Спроси Маривина. Спроси о том, каким он был и каким стал.

– Он стал калекой.

– Он обрел смысл.

– По-моему, он обрел только свои гниющие ноги в том дальнем углу.

– Но тем не менее он не вернется с тобой назад. Его дом здесь.

– Это всего лишь заброшенное подпространство. Здесь запрещено кому-либо жить.

– Значит ли это, что я не смогу убедить тебя остаться?

– Остаться?! – Клейн растерянно рассмеялся.

– От тебя могло бы получиться хорошее потомство.

– Что?

– Это лучше, чем умереть.

– Ты угрожаешь мне?

– Нет. Здесь тебе ничего не угрожает. Угроза ждет тебя, как только ты покинешь этот мир. И это не метафора, Хорас. Человеку, узнавшему об этом месте, не позволят жить извне с подобным знанием. И если ты будешь молчать, о том, что ты был здесь, все равно станет известно. Твой имплантат пошлет сигнал наблюдателю сразу, как ты покинешь подпространство.

– Наблюдатель мой друг. К тому же я не верю, что все именно так, как ты мне рассказала. Я видел здесь лишь тебя, слепого ребенка да свихнувшегося толстяка, которому отрезали ноги. А это, поверь мне, не самое страшное из того, что мне приходилось встречать в подпространстве.

Ее звали Джейн – зеленоглазую женщину из подпространства. Звали до того, как она стала частью проекта «Амок-16», когда ей вживили имплантат и дали имя Двадцатая. Врача, проводившего операцию, звали Талья Йоффе – женщина тридцати лет. Тогда тридцати лет. Она зашила раны на теле Джейн, успокоила ее. Помогла справиться с ломкой. Тогда Джейн казалось, что она обрела вторую мать. И настоящего мужчину: заботливого, нежного. Мужчину, отыскавшего ее в подпространстве – напуганную, окровавленную. Мир сошел с ума – так думала Джейн. Сидела, забившись в угол, и кровь из глубокого пореза на лбу текла по ее лицу, попадала в глаза. Волосы слиплись от крови. Ее густые черные волосы. Ее гордость. Волосы, которые хотел забрать Билли.

Джейн встретила его в клубе «Эриксон». Он искал ее дилера, задолжавшего кому-то деньги. Джейн никогда прежде не видела Билли. Он был не в ее вкусе, особенно его холодный взгляд, но вот улыбка… Что-то в ней было особенного, неповторимого, волнительного.