Ласло Леринц - Подземная пирамида

Я отогнал от себя эту не приличествующую материалисту мысль, и когда опомнился, уже стоял перед директором Карпентером.

Сестричка удалилась бесшумно, как дуновение весеннего ветерка. Только тихий стук двери снова вернул меня к действительности.

Доктор Карпентер поздравил меня со здоровым мальчиком, предложил выпить, стал говорить о том, о сем, и, если бы, Ренни, он не усыпил мою бдительность, я сразу почувствовал бы неладное. Что-то касающееся тебя.

Когда мы выпили и я рассеянно принялся осматриваться в комнате, ломая голову над тем, под каким бы предлогом мне поскорее удрать, доктор Карпентер испытующе посмотрел на меня.

– Петер… Я должен вам кое-что сказать.

Было в его голосе что-то, вызывающее недобрые предчувствия, и при нормальных обстоятельствах я сразу же обратил бы на это внимание. Тем не менее шевельнувшееся во мне подозрение тут же улетучилось.

– О малыше, Петер…

Только тогда я окончательно спустился на грешную землю, Словно внезапно налетевший ураган мигом унес обволакивавшую меня розовую дымку счастья. За доли секунды я превратился из счастливого папаши снова в руководителя странного эксперимента.

– В чем дело, Карпентер?

Он успокаивающе выставил перед собой ладони.

– Только спокойствие, Петер, только спокойствие! Ничего серьезного. Если бы что было я бы сказал. Всего лишь кое-какие незначительные мелочи) Я откинулся на спинку кресла и почувствовал, что все мое тело деревенеет, А сердце словно сжал стальной обруч. Знаю я хорошо эти незначительные мелочи врачей!

Мой голос проскрипел хрипло и деловито:

– О каких мелочах идет речь?

Доктор Карпентер встал, подошел к окну и выглянул на улицу. Может быть, только для того, чтобы потянуть время.

– Ну… с чего бы начать? Во всяком случае, факт, что ребенок – крепкий, ладный паренек. У него все шансы прожить сто лет.

Я знал, что это только вступление. Главное начнется после «но».

– Но, – начал Карпентер, – кое-что мне в нем не нравится.

– Что? – спросил я с напускным спокойствием, просчитывая про себя, что бы это могло быть такое, обратившее на себя его внимание. Может быть, кубическая голова, длинные руки или короткие ноги?

Карпентер посмотрел на меня и потер лоб.

– Его голос… – сказал он наконец. – Голос… Теперь настала моя очередь удивляться. Я подумал бы о чем угодно, только не об этом.

– Что с его голосом?

– Сразу же, когда он родился, – промямлил Карпентер, – я заметил, что у него что-то не в порядке с голосом, хотя это, пожалуй, не то выражение. Есть в нем некий плюс, какого нет у других. Понимаете?

– Честно говоря, не очень.

– Знаете, Петер, я тоже был там, в палате, когда ваш сын родился. К этому, по крайней мере, меня обязывала наша дружба.

– Спасибо.

– А, бросьте. Словом, вынырнул малыш из своей берлоги, безгласный, словно спящий медвежонок. Пришлось его слегка шлепнуть, чтобы он отведал воздуха. Акушер, доктор Риззи, шлепнул его, после чего ребенок начал плакать. Если, правда, то, что он делал, можно назвать плачем.

Тут-то до меня начало доходить. Боже милосердный! Что же теперь будет?

– Как это понимать? – спросил я осторожно.

– Нормальные, средние дети в таком случае плачут. Сто из ста. А ваш сын пел.

– Что он делал?

– Лучшего выражения я не подберу. Он пел, без слов. Он пускал трели и явно пел отрывки мелодий. Словно его мама родила певчую птицу. Вы это понимаете?

Еще бы я не понимал!

– И что? – спросил я осторожно.

– Ну… сестра его при этом уронила. Это наша тайна, но доктор Риззи успел подхватить его. Вам, в каком-то смысле моему коллеге, я могу в этом признаться.

Я вытер вспотевший лоб.

– Больше вам не в чем признаться?

– Если бы не в чем. Это только начало. Но у вас в самом деле нет причин для беспокойства.

Как любезно было с его стороны сделать все для моего спокойствия!

– Значит, вот это он делал вместо плача. Пел весь вечер. Остальные же рядом с ним спали сладким сном. Вся больничная палата, обычно вопящая, погрузилась в сон. Ваш сын убаюкал их своим пением.

Я почувствовал, что сердце чуть-чуть отпустило.

– Потом?

– Сегодня утром я распорядился обследовать его горло.

Прежде чем я успел подумать, какая-то неведомая сила подбросила меня в кресле, и я в ярости обрушился на доктора.

– Кто позволил? – грубо заорал я на него. Он вздернул брови, разинул рот, потом проглотил ком и закрыл рот.

– Это была моя обязанность, – сказал он сухо. – Он пел красиво, несомненно, но изменения в горле могли быть вызваны и опухолью. От красоты и умереть можно.

Внезапно рассудительность снова вернулась ко мне, и мне стало ужасно стыдно за свою глупую вспышку.

– Простите, доктор…

– Пустяки, Петер. Я понимаю ваше состояние.

– Знаете, это несколько поздний ребенок, и…

– Естественно. Ноя продолжу. Ларингологи осмотрели его горло. Доктор Щютц – наш лучший специалист-ларинголог. И знаете, что он заметил?

Если я и не знал, то, во всяком случае, о чем-то догадывался.

– У мальчика отсутствуют голосовые связки, – произнес он тихо и поспешно снова наполнил рюмки, себе и мне.

Я старался держать себя в руках и выказывать волнение л ишь настолько, насколько это приличествует новоиспеченному папаше. И мне пришлось немножко вспомнить свои былые актерские способности.

– Отсутствуют? – проговорил я дрожащим голосом.

Он с сожалением посмотрел мне прямо в глаза.

– Точно, отсутствуют, Петер. Рука моя дрожала, когда я опрокидывал в рот рюмку. И эту дрожь мне вовсе не нужно было разыгрывать.

– Как такое возможно? Он пожал плечами.

– Не имею понятия. Отсутствуют – и все тут. Ни малейшего намека на связки.

Я поставил рюмку и уставился на доктора невинными глазами.

– Этого я не понимаю, доктор. Вы ведь сказали, что ребенок пел, так ведь? А тогда… Если у него нет голосовых связок… Вы это понимаете?

Он глубоко вздохнул и покачал головой.

– Если бы я понимал. Черта с два я понимаю! И надо же, чтобы такое случилось именно с вашим ребенком!

– Что же, собственно? – спросил я в отчаянии.

– Если бы я знал! – взорвался он. – Ни черта не знаю! У ребенка нет голосовых связок, а он все-таки поет. Представьте себе только!

– Вы не могли бы рассказать подробнее? – спросил я спокойно.

Мое неожиданное спокойствие отрезвило его.

– Простите, Петер, – сказал он и допил свою рюмку. – Я ужасно нервничаю, если чего-то не понимаю. А ваш сын – это живая загадка. Послушайте меня. Итак, у него нет голосовых связок. Вы знаете, что у него вместо них? Вы не поверите. Система свистков.

– Что такое?

– Система свистков? Как в органе. Тонкие трубочки, а в них – косточки-свистки. Когда я заглянул внутрь, то подумал, что это мне снится.