Кирилл Кащеев - На стороне мертвецов

— Ауррр? — волк развернулся… В рыке этом звучали совершенно человеческие, отчетливо оскорбленные интонации. Волчья лапа придавила сверток с чаем, сверток лопнул, мелкая чайная пыль ударила в нос, волк чихнул… Громогласно. Второй раз, третий… Налитый кровью взгляд нашел швырнувшего ящик приказчика. Рыча и чихая, чихая и рыча, волк кинулся к обидчику.

— А-а-а! — заорал тот и со всех ног рванул под защиту чайной лавочки.

— А-а-а! — дверь лавочки распахнулась, оттуда выскочил второй приказчик, вооруженный железным ломом. И с воплем. — Бей блохастых! — кинулся на защиту приятелю.

— Тыдыщ! — лом шарахнул по брусчатке — волк ловко скакнул в сторону. И прежде, чем приказчик снова успел взмахнуть ломом, с яростным рыком сшиб его на мостовую.

Навис, жутко зарычал, скаля клыки… и снова чихнул, забрызгав зажмурившегося приказчика соплями.

Взвыли оба, разом, и принялись утираться: лежащий приказчик рукавом, а плюхнувшийся ему на живот волк — тоже рукавом. Приказчика.

— Ах ты ж… — валяющийся среди раздавленных ящиков лавочник очухался и спихнул с себя вопящую супругу.

Перевернулся на живот и… держа пистолет обеими руками, принялся выцеливать волка.

Обтирающий морду об приказчиков рукав волк замер… Поднял голову… Глаза его уставились поверх пляшущего дула… Волк встал — приказчик сдавленно крякнул под придавившими его лапами. Медленно, зловеще, крадущимся шагом волк двинулся к лавочнику.

Тот прищурился и паро-беллум в его руках перестал трястись, нацелившись точно волку в лоб…

Волк оскалился и заклокотал рыком в горле…

— Он же его убьет! — завопили одновременно дама и Ингвар. И непонятно было: волк лавочника или лавочник волка…

Волк прыгнул…

«Только не промахнуться… Только не лезвием… — успел подумать Митя, позволяя ножу для нечисти скользнуть в ладонь… — Ради Бабушки… ой, нет, ради Бога, только не лезвием!»

Серебряный нож рыбкой выпрыгнул из руки и… отполированная пальцами осиновая рукоять ударила паро-беллум по стволу.

— Пших! — ствол дернулся, пуля впилась в стену дома, а пар отдачи ударил во все стороны.

Стрелок завопил, роняя паро-беллум и прикрывая лицо.

Сбитый с прыжка волк кубарем покатился по мостовой и по-щенячьи визжа, закрутился на месте, пытаясь вылизывать ошпаренный паром бок!

— Прекратить! А ну, прекратить!

Из проулка галопом вылетел конь. Галоп выглядел странно: конь пытался скакать, но под тяжестью всадника его кренило на сторону, ноги подгибались, он то и дело проседал брюхом, а еще выписывал кренделя, едва не натыкаясь на стены домов. И шумно выдохнул, когда громадный всадник кубарем выкатился из седла.

Хрясь! Кулак всадника врубился волку в морду… Волк рухнул, как подрубленное дерево. И остался лежать, раскинув лапы и закрыв глаза. Банг! Крепкая плюха усадила лавочника рядом — паро-беллум выпал у него из рук.

Всадник медленно повернулся, окидывая многозначительным взглядом остальных участников баталии. Дама перестала визжать. Схватившийся за лом приказчик аккуратно разжал пальцы, железяка глухо стукнула об мостовую, а сам приказчик торопливо изобразил обморок — такой глубокий, что глаза аж не закрыты, а зажмурены! Второй приказчик аккуратно вернул ящик к стеночке, и принялся оправлять, точно единственной его целью было выставить их ровненько, как по шнуру.

— Я буду жаловаться, господин Потапенко! — держась за стремительно распухающую щеку, прошамкал лавочник. — Ваша казаки врываются в дома честных обывателей, рушат узы брака и… и… покражи учиняют! Я на него в суд! И на вас! За побои!

На последних словах волк судорожно дернул всеми четырьмя лапами, намереваясь восстать из обморочных, но натолкнулся на взгляд войскового старшины Потапенко и снова торопливо разлегся по мостовой.

— Та тож хиба побои, пане Сердюков? — многозначительно впечатывая кулак в ладонь, прогудел Михал Михалыч. — То ж так… ласка! А вот интересно знать, шо такого мой человек у вас покрал?

— Челове-ек? Шельма он хвостатая! Вот… — лавочник завертел головой. — Подушку скрал! — он с торжеством указал на клочья слипшихся перьев на мостовой. — Ее еще моя маменька набивала!

— Краще б она тебе щось инше набила! — фыркнула рыжая в простыне.

— А ты молчи… профурсетка! — рявкнул лавочник.

— Шо-о-о? — дамочка попыталась упереть руки в бока, но простыня чуть не соскользнула, и она вцепилась в нее обеими руками. — А ну, виддай пукалку!

— Зачем тебе? — не вставая, лавочник ухватил паро-беллум и попытался отползти от грозно наступающей на него супруги.

— Языка видстрелю, шоб не смел жену матерно лаять!

— Я не лаю! Человек тому що! А ось ты зи своими хвостатыми…

— Прекратить! — рявкнул войсковой старшина. — Это шо ж вы такое творите, паны Сердюковы? Из-за вашей особливо ценной подушки…

— Не из-за подушки, а из-за…

— Стрельбы на улице учиняете! — рык войскового старшины перекрыл слабые возражения. — Подвергаете опасности честных обывателей и… — он поглядел на так и сидящего на мостовой Ингвара, и застывшего позади него Митю. Совершенно по-бабьи всплеснул могучими ручищами — так что чуть рукава казачьего мундира не треснули — и зловеще прорычал. — …и самонаиглавнейшего полицмейстера всея губернии сынка, ось! — и драматическим жестом указал в сторону юношей.

— А… Который из них сынок? — таким же драматическим шепотом вопросил лавочник. — Который зад на мостовой протирает, или который колышком торчит?

Обиделись оба: Ингвар начал торопливо подниматься, а Митя переступил с ноги на ногу и на всякий случай еще руку за борт сюртука заложил, для солидности. Так кузен-губернатор делал, выступая перед чиновниками.

— А тебе не однаково, бовдур ты лысый, его… — супруга лавочника ткнула пухлым пальчиком в Ингвара. — Чи ось его батька… — палец перенацелился на Митю. — Тебя на каторгу за сынка потягнет?

— А чего меня? — взвизгнул лавочник. — Кабы не ты, да хвостатые твои, ничего б не было!

— А того, шо нечего самому по ярмонкам раскатываться, а жену, почитай, в черном теле… — она снова нервно закуталась в простыню. — …в дому безвылазно содержать! Знаешь ить, шо моя бабця кошкою була! Шо я мужика з хвостом спокийно бачиты не можу. — голос ее зазвучал разнеженно, она многозначительно похлопала ресничками на старшину. Тот хмыкнул и поскреб жесткую бороду, задумчиво изучая проступающие сквозь простыню изрядные формы рыжей. — А вы, панычи, на маво бовдура не серчайте! С кем не бывает: перенервничал мой любый, разволновался, ну пострелял трошки… Так ведь не попал! Вы краще до мэнэ в гости заходите. — она принялась накручивать рыжую прядь на пухлый пальчик. — Я вас чайком угощу… чай у нас — ух! — духовитый! — она многозначительно стрельнула глазами.