Александр Александров - Следователь и Колдун

— Прежде позвольте мне задать вам несколько вопросов, господин Брунэ, — перебил следователь. — Если вы, конечно, позволите. Мы ведь не торопимся?

— О, — колдун благожелательно махнул рукой, — у меня в запасе более двух тысячелетий. Так что я легко могу позволить себе потратить несколько минут на милую болтовню… Что вы хотите узнать?

— Во-первых, — Фигаро достал из кармана платок и дрожащей рукой вытер со лба крупные капли пота, — мне хотелось бы знать, почему вы не убили меня сразу. Я же, дьявол вас забери, следователь ДДД.

— И что? — колдун фыркнул и изящным полуповоротом опустился в кресло (в его руке тут же материализовался бокал вина). — Тебе, по крайней мере, не двадцать лет и твой психологический профиль имеющийся в архивах Департамента Других Дел меня вполне устраивает. Не думаешь же ты что я боюсь Пфуя, Целесту или ОСП? Фигаро, я бессмертен! Могу позволить себе маленькие шалости.

— Поэтому вы и прислали то письмо?

— Конечно. Для меня это было абсолютно безопасно, а тебе прямо указало на Конрада. Я хотел чтобы у тебя в голове зашевелились извилины. Чтобы ты начал думать. И, как видишь, ты здесь, а, значит, мой план удался.

— Но, — Фигаро почесал затылок, — думать мог начать и кто-то другой…

— Нет, — отрезал Брунэ, — не мог. Потому что они, все эти магистры, деканы и боевые колдуны, все они мелки. Мелки, глупы, и суеверны — как вам запрет на изучение Академии, а? Не колдуны — колдунишки… Я ненавидел Мерлина Первого — земля ему стекловатой! — но старик был прав: самый страшный грех для колдуна — отсутствие любопытства. Со времени возведения Белой Башни прошло семьсот лет — где заклятья зажигающие звезды? Где колдовство исцеляющее все болезни? Всю землю можно было давно превратить в один огромный цветущий сад! А чем они заняты?! Чем?!? Вот этим??! — Брунэ яростно пнул стопку журналов громоздящихся у камина (судя по плачевному состоянию многих их них журналы часто использовались для растопки) и они, рухнув, разлетелись по комнате. Один из журналов, открывшись, примерно, на середине, упал к ногам следователя. «….новый керосиновый двигатель от Ленуара Брюзо», прочел Фигаро. И чуть ниже: «…с новым амулетом «Альфонс колористикс» вы сможете менять цвет волос хоть трижды на дню!»

— Я понимаю, о чем вы говорите, — голос следователя стал мягче. — Но вы не там ищите, Брунэ. Вам нужны старики, древние старики, познавшие радость старых фолиантов и нашедшие свое счастье в тишине обсерваторий. Ученые, которые будут боготворить вас за время, которое вы им вернете… пусть даже и краденое. А молодость… Молодость хочет танцевать. И не вам ее в этом винить.

— Ах, Фигаро, Фигаро… Ты такой милый идеалист, что временами это граничит с идиотизмом. — Колдун пригубил вина и улыбнулся уголками губ. — Думаешь, я не проводил подобных экспериментов? Нет, дорогой мой, Фауст, которому вернули молодость, более не хочет к своим книгам, он хочет увиваться за юбками! Бросается в бездну порока, о котором так скучал, а потом требует еще и еще!

— И пусть бросается, — тихо сказал следователь. — Нам ли судить?

— Кто-то же должен. — Взгляд Брунэ стал суровым; колдун сжал кулак, и осколки бокала брызнули во все стороны, тут же превращаясь в невидимую пыль. — Слишком уж много причин ничего не делать можно найти при желании, слишком много! Будешь искать, а? Но я хочу задать тебе совсем другой вопрос. Вот ты, колдун, стоишь сейчас передо мной, так ответь: неужели тебе ничуть не интересно?

Не дожидаясь ответа Первый ректор сотворил из воздуха еще один бокал вина и, посмеиваясь, отвернулся к камину. Сейчас — в который раз уже! — он повернулся к следователю спиной, но это, похоже, его совсем не волновало. Он был стар, стар и бессмертен и само это бессмертие опиралось на столь фундаментальные законы бытия, что было в основе своей нерушимым словно закон тяготения или постоянная «Пи».

Брунэ плевал на опасность. Страха смерти для него не существовало.

А Фигаро думал. Думал о том, как хорошо, все-таки, быть молодым и прекрасно, наверное, будет остаться молодым навсегда. Вечная весна, золотые дали впереди, другие страны, вино, девушки… Шэн. Старый дьявол был тысячу раз прав: следователю было интересно.

От скольких соблазнов в своей жизни он отказался лишь потому, что они были опасны? Древние гроты, тайные заклятья, колдовство которого избегают, поскольку оно легко может превратить колдуна рискнувшего с ним связаться в пыль, прочие опасности коими кишит этот мир? А от чего — будем откровенны! — он вынужден отказываться сегодня, день за днем, просто потому что начинать уже поздно? Каково это: когда у тебя есть время на все, что ты хочешь? Наверное, это как обладать бесконечным кошелем, в котором никогда не заканчиваются золотые…

«Но это ворованное золото. И ты это прекрасно понимаешь»

Тем временем колдун допил вино, и простер руку над пустым бокалом.

Тысячи маленьких невидимых игл вонзились следователю в ладони — уже знакомое ощущение, но гораздо, гораздо сильнее, чем раньше. А затем он увидел, как в бокал с пальцев Брунэ течет… нечто.

Странная субстанция напоминала жидкий светящийся жемчуг: то ли пар, то ли газ тяжелее воздуха — он медленно оседал на хрустальных стенках, крупными каплями стекая на дно. Свет казался ярким; он даже немного слепил глаза, но при этом ничего не освещал — на пальцах колдуна не появилось даже малейшего блика.

Мороз продрал Фигаро по спине.

— Это…

— Да, мой любезный друг, да. Перед тобой Время. Разумеется, не часть того Великого Потока, что окружает нас, не Время как часть континуума, но Время в узко-специальном смысле. В этом бокале — сто лет жизни. Возьми, Фигаро. Они твои.

Следователь застыл, остекленевшим взглядом уставившись на бокал в руке колдуна. Он хотел что-то сказать, что-то правильное, что-то соответствующее моменту, что-то достойное, но все слова вдруг куда-то улетучились.

Свет в руках Брунэ манил Фигаро. И сила этой тяги была такова, что вызывала физическую боль.

Следователь ничего не мог сказать о природе этого странного «нечто» (да и вряд ли в мире нашелся бы хоть один колдун, который смог бы), но тело Фигаро все понимало и тянулось к этому свету. Какие-то древние, глубинные инстинкты встрепенулись в самом центре естества и теперь кричали: «возьми! Возьми это!! Немедленно!! Это — жизнь!»

Он честно пробовал сопротивляться. Но — и теперь он запоздало это понимал — из этой ловушки не было выхода. Противиться этому зову было невозможно, как невозможно было контролировать рефлекторное вздрагивание ноги, когда доктор бьет тебя молоточком по колену. Глас рассудка, глас совести — все это никуда не делось, но теперь они просто растворились в яростном жемчужном сиянии, как свет спички теряется в пламени солнечной короны.