Константин Соловьев - Канцелярская крыса [AT]

Вода была восхитительно мягкой, она ласкала тело Герти так, не может ласкать даже любящая женщина, как бессильна ласкать грубая человеческая плоть. Океан любил его, и любовь эта была растворена во всем его естестве, подобно соли, во всем его исполинском, не знающим объемов, теле.

Герти плыл.

Его собственное тело изменилось, оно перестало быть рыхлым, белым и мягким, сделалось другим, узким и стремительным. В новом мире, принявшем его с радостью, словно он был блудным сыном, на много лет оторванным от материнской груди, требовалось иметь совсем другое тело, чтоб проникать сквозь толщу вод. Его прежний хрупкий белесый покров, похожий на мякоть моллюска, сменила новая кожа — хромированное тусклое зеркало, состоящее из множества гибких пластин. Герти скользил сквозь воду подобно узкой хищной торпеде, легко меняя глубину и иногда, просто чтобы развлечь себя, совершая молниеносные повороты. Спина его теперь была такой гибкой, что, казалось, он мог бы завязаться в узел. Пропали уродливые и бесполезные суставчатые отростки, ранее торчавшие из него, новые его руки были короткими и сильными. Одним движением они меняли направление движения, легко повелевая океанскими потоками, вспарывая толщу вод подобно лезвиям. Ног своих он не видел, но, кажется, изменились и они. Срослись вместе, обретя небывалую силу и выносливость. Шевеля ими из стороны в сторону, Герти, ликуя, несся вперед.

Герти плыл.

Иногда он опускался к самому дну, в темное царство мерно колышущихся водорослей и ноздреватых, никогда не знавших солнца, камней. Здесь, в зарослях подводного леса, шныряли крохотные рыбки, короткие прикосновения их холодных твердых носов щекотали Герти бока. Неторопливо прогуливались важные крабы, сосредоточенно разглядывая свои владения. Змеились лентами суетливые угри. Микроскопические организмы толчками прыгали из стороны в сторону, бессмысленно крутя своими усиками и ресничками.

В этом мире не было незыблемых форм, мертвых поверхностей и бессмысленных условностей. Каждая его частица, вплоть до самой крохотной, жила собственной жизнью, вертелась в собственном водовороте, в то же время ощущая себя частью другой жизни, бесконечно огромной и мудрой. Мягкая тяжесть воды постоянно напоминала о себе, поддерживала, питала силой. Здесь Герти ощутил свободу, неведомую прежде. Не эфемерную фальшивую свободу мира жгущего солнца, который он еще немного помнил, а истинную. Изначальную. Глубокую.

Герти плыл.

Память о прошлой жизни стиралась с той же легкостью, с которой стираются складки песка, слизываемые неспешной океанской волной. Он еще помнил отдельные слова — «остров», «Канцелярия», «Муан», «корабль», «ботинки» — но теперь они были лишь уродливыми тонущими обломками, стремительно теряющим смысл. Ему делалось смешно оттого, что эти слова прежде имели над ним какую-то власть, что он был вынужден жить среди них. Герти смеялся, пуская пузыри, и пузыри виноградными гроздями уносились вверх, сливаясь с ртутной дрожащей поверхностью здешнего неба.

Ветхий Завет, в сущности, совершенно прав. Человек действительно был изгнан из Эдема, райского мира, только мир этот располагался здесь, под толщей воды. Человек тысячи лет искал его, пытаясь вернуться в материнское лоно, не подозревая, что все это время Эдем был совсем близко. Достаточно протянуть руку и погрузить ее в мягкую и податливую прохладу океана.

Человек был изгнан из Эдема, отправлен на сушу — возводить дома из мертвого камня, дышать сухим, как песок, воздухом, отращивать тяжелые кости. Чудовищно меняясь, уродуя свою грациозную и прекрасную изначальную форму, он стал уродовать и все, что его окружало. Он придумал тысячи смыслов для того, чему смысл был не нужен, и веками строил для себя все новые и новые клетки, из камня, из смыслов, из слов. Хотя мог бы скользить, свободный и беспечный, в бездонной глубине моря.

Какое счастье, что он вернулся сюда, на свою родину, в свой Эдем. Чувство свободы распирало изнутри узкую костистую грудь, как бескрайняя галактика, запертая в маленькую бутылку.

Герти плыл и улыбался.

Герти был счастлив.

Он плыл.

— Пейте, мистра. Пейте.

Герти через силу открыл глаза. Веки скрежетали, как ржавые ставни. Из глубин тела поднималось зловоние, похожее на запах гниющей лошади, брошенной посреди пустыни. Язык умирающей змеей дергался в пересохшем русле рта. Мир давил со всех сторон, напирал всеми своими острыми углами, норовил раздавить.

Герти протянул бессильную плеть руки, с трудом удержав протянутый Мауном стакан. Пить хотелось необычайно. Все клеточки его тела сморщились как лягушки во время засухи, потрескались…

— Пейте медленнее, — посоветовал Муан, помогая ему опрокинуть стакан в пересохшую яму рта.

Вода сотворила чудо. Восхитительно прохладной струей она проникла в пищевод и ниже, просочилась ручейками к каждой пересохшей клеточке, смочила пылающую утробу.

— Во имя Мауи! — выдохнул Муан, разглядывавший тем временем обстановку, — Вы вчера съели целую рыбу? Один?

Герти попытался вспомнить. Ну да, он пожарил две рыбы, одну оставил на потом, а другую…

Переливающиеся глубины океана.

Трепещущие узкие тени рыб на безмятежной поверхности песчаного дна.

Качающиеся водоросли.

— Рыба! Рыба!..

Только тут Герти заметил, какая ужасная обстановка царит в его апартаментах. Мебель валялась в полнейшем беспорядке, раскиданная по всей комнате. Портьера была сорвана с окна и, кажется, изрезана. На полу инеем серебрились осколки битой посуды.

— Который… который сейчас… час? — пробормотал Герти.

— Семь пополудни.

— А день? День какой?

— Суббота. Вы, мистра, всю ночь и почти целый день плавали.

— Плавал? — глупо спросил Герти.

Кожа ладоней показалась ему холодной и гладкой, состоящей из множества твердых пластинок, как в его кошмаре. Он стал судорожно рассматривать свои руки, но они, по счастью, были покрыты вполне обычной человеческой кожей, никакого намека на чешую.

— Не нырнули. Но плавали изрядно. Что ж вы думаете, целую рыбу съесть… Ее бы на пять человек хватило. А вы ее сами… Я думал, мистра, вы умеете с рыбой обращаться. Сказали, что с детства ее едите. Ох, не к добру я вам ее принес!

— Так это все от рыбы? От одной маленькой рыбы? Господи, мне до сих пор кажется, что от меня несет тиной…

— Водорослями, мистра.

Герти запустил руку в волосы, и на грудь ему шлепнулось несколько бурых и зеленых шнурков. Он чуть не вскрикнул, отшвырнув от себя водоросли, словно ядовитых змей.

— Святая Дева Мария! Так это было и в самом деле? Наяву? Я плыл и… и…

— Не в самом деле. Вам это снилось. А водоросли из японского ресторана, что внизу. Вы были там около полуночи.