Варвара Мадоши - Ген подчинения [СИ]

— Много лет назад кое-кого поймали на горячем, — вздохнул Мурчалов. — Был такой талантливый молодой ученый, Альберт Серебряков… Интересно, сходство фамилий — простое ли совпадение?.. Когда полиция разгромила его лабораторию, там нашли почти готовые образцы, — голос шефа так и сочился презрением. — Дети, которых готовили к абсолютному послушанию. Многие уже достаточно взрослые, чтобы держать оружие и представлять некоторую угрозу. И склад управляющих булавок.

— Какой ужас, — искренне сказала я. — И это засекретили?

— Да, но законы, касаемые генетиков, ужесточили… В частности, вы наверняка задались вопросом, почему ранее Златовским разрешили эксперименты с экзотическими фруктами… Причина состояла в борьбе между купцами: кое-кто надеялся с их помощью задавить конкурентов по заморской торговле. Определенные активы поменяли владельцев, и им было выдано такое разрешение… Но, знаете ли, спонсор быстро потерял интерес — добился своих целей другими, более простыми методами. И после этого их буквально утопили в бюрократии, заставили потерять время. Так они и не вывели свой товар на рынок.

— А почему вы сразу это мне не сказали? — спросила я.

— Потому что я предложил вам прочесть статью! Если бы вы это сделали, обязательно увидели бы, что она шита белыми нитками — тому, кто ее писал, есть чему поучиться у Виктуар! Он совершенно не умеет врать.

— Все равно могли бы не вводить в заблуждение, — упрямо произнесла я.

Василий Васильевич тяжело вздохнул.

— Господь всепушистейший, Анна, когда же я наконец научу вас думать самостоятельно?.. Если поразмыслить хоть немного, то совершенно очевидно, что гидропоника, — шеф практически выплюнул это слово, — не может конкурировать с высадкой в открытом грунте! Сами подумайте — где теплицы, которые нужно оборудовать и постоянно поддерживать, а где гектары и гектары земли! Пусть не очень плодородной, но ведь и посадок можно сделать много.

— Но вы сказали, что фрукты были невкусные…

— Потому что они не сумели закончить работу. Может быть, если бы они повозились немного дольше… — шеф вздохнул. — Самое неприятное в этой истории, моя дорогая, что тот мальчик из Оловянного конца совершенно прав. Если их продукт действует не хуже настоящего кофе, а стоит гораздо дешевле, это стало бы настоящим спасением для небогатых студентов и рабочего люда! Но увы, теперь мы сообщим об их хозяйстве, и его прикроют.

— Но можем не сообщать… — неуверенно проговорила я.

Гравий хрустел под моими подошвами, ушибленные о землю колени начали болеть, а рельсы сходились впереди, как то и полагается согласно трехмерной геометрии, и я уже совсем ничего не понимала.

— Нонсенс! После того, как мы увидели там генмода? После того, что я подозреваю Златовских в связи с Серебряковым?

— А вы уверены, что это был генмод, шеф?

— Судя по вашему описанию. Кроме того, я сомневаюсь, что кто-то, кроме генмода, мог бы вас догнать.

Несмотря на усталость и общее неважное самочувствие, редкая похвала от шефа заставила меня почувствовать себя лучше. Конечно, я бы предпочла, чтобы он похвалил мои интеллектуальные качества, ими я горжусь больше — но ведь и в беге я тренировалась!

— Ну, завтра Златовских арестуют, и все будет хорошо, — оптимистично заметила я.

— Знаете что, Анна, — сварливо проговорил шеф, — простодушие должно быть наказуемо. Поэтому отсюда вы понесете меня на руках.

Так я и сделала. Впрочем, не скажу, что наказание было очень страшным: ночь становилась прохладной, а Василий Васильевич — отличная грелка.

Конечно, шеф, как всегда, оказался прав.

Назавтра Златовских не арестовали: они сбежали еще ночью. Старший инспектор Пастухов явился к нам в дом и долго прочувствованно лаял на шефа — почему, мол, он вздумал лезть к подозреваемым, да еще и так непрофессионально, что умудрился их спугнуть!

Я сидела в уголке шефского кабинета, виновата молчала и надеялась, что они не обратят на меня внимания. Мурчалов вяло оправдывался: он, мол, не предполагал, что противник так серьезен и, если под псевдонимом Златовского и впрямь скрывался Серебряков, то его в любом случае невозможно было бы поймать так просто.

Наконец Пастухов охрип, извинился передо мной за эмоциональный выплеск и запрыгнул в кресло, стоящее у стола шефа.

— Анна Владимировна, снимите с третьей полки альбом с вырезкой, помеченный двенадцатым годом, — попросил шеф, — раскройте и положите на стол между нами.

(Василий Васильевич, как и вчера, лежал на стопке журналов прямо на столе, только теперь это был не «Современник», а «Окуляр» — журнал для биологов).

Я сделала, как меня попросили. После этого и шеф, и Пастухов могли спокойно перелистывать альбом лапами.

— Ну, похож он на Златовского? — спросил Пастухов, показывая лапой на одну из вырезок.

— Я знаю не больше тебя, — огрызнулся шеф, — я тоже его не видел! Кроме как на фотографии, а там попробуй разбери! Роскошнейшие бакенбарды отрастил, сволочь!

Тут его взгляд упал на меня, и он сказал:

— Анна, можете быть свободны!

— А что, она… — начал Пастухов.

— Это ее не касается! — отбрил шеф, и посмотрел на меня так, будто я провалила вчерашнее дело.

Я вышла из кабинета обиженная. Ну… может быть, и провалила! Но ведь он сам сказал, что охранник был генмодом, специально сконструированным, чтобы превосходить обычных людей! Где мне с ним тягаться!

И еще: то, что шеф выставил меня, означало, что дело намечается вовсе деликатное. Про такие он говорит: «Вы еще слишком молоды, Анна! А быстро и безболезненно нужно терять лишь невинность девичью, но ни в коем случае не этическую!»

Такие дела, когда шеф запирался и шушукался, всегда заставляли меня особенно о нем беспокоиться. С самого детства. Кроме того, у меня никак не шла из головы вчерашняя стычка…

С тяжелым сердцем я пошла в свою комнату и достала из шкафа альбом для зарисовок: хороший, с дорогой плотной бумагой. Подарок шефа на недавние именины.

На первой странице красовался набросок Антонины в ее любимой шали с брошкой, на второй — роза, растущая в окне нашей соседки через улицу. На третьей я быстро, стараясь не задумываться, изобразила свой новый ночной кошмар: бритую голову, квадратные плечи, жесткий подбородок… Слишком молодое лицо, облитое ночными тенями…

Глаза никак не удавалось вспомнить: они мне вчера показались просто черными колодцами. Но затушевать их углем было бы слишком драматично, а я не люблю ударяться в драму.

Подумав, я пририсовала ему свои собственные глаза: по крайней мере, их я вижу в зеркале достаточно часто, а потому хорошо помню.

Затем я захлопнула альбом и изо всех постаралась об этом рисунке забыть.